Но, раздавая приказания и наблюдая за их выполнением, я не переставала думать о Сент-Клере и деньгах и с нетерпением ожидала его возвращения из Саванны. У меня была смутная надежда на то, что он достанет деньги в банке. Капитан Пик сообщил мне, что многие плантаторы делали так, начиная все заново, и я понимала, что такие сделки требуют времени. Всем моим надеждам пришел бы конец, если бы что-то было неладно и деньги в конце концов не появились бы вовремя. Пропали бы не только все мои сбережения, но и усилия, и планам моим не суждено было бы сбыться. А Семь Очагов еще целый год простояли бы бесплодными и пустыми.

Но дни шли, а Сент-Клер не возвращался. Каждое утро, когда я просыпалась, первая мысль, что возникала в моем сознании, была: "Может быть, он приедет сегодня", и каждый вечер моей последней мыслью была: "Может быть, он приедет завтра' . Но проходил день за днем, а его все не было.

В пятницу погода переменилась. Когда я, как обычно в пять часов утра, спустилась на кухню, Маум Люси, выгребая сажу из печи, объявила:

– Кроншнепы прилетели в нашу глушь – значит, днем будет гроза.

И когда я спросила ее, что она имеет в виду, она объяснила, что, когда идет большая буря с моря, птицы, спасаясь, залетают в леса. Я решила, что, это одна из ее суеверных сказок, и не обратила на нее внимания, но когда я вышла на задний двор собирать негров, то увидела что огромные стаи птиц кружат над нашим лесом. Солнце, светившее ясно с самого дня Благодарения, уступило место быстроходным тучам.

Пролив же больше не отливал гладкой шафрановой поверхностью, а стал похож на огромную волнообразно извивающуюся змею.

За завтраком Руперт болтал только о шторме. Когда он начинается, то дождь льет беспрерывно, сказал он, вода поднимается и мы даже не можем попасть в Дэриен. Иногда волны достигают такой высоты, что кажется, будто огромная стена воды падает прямо на нас. И папа как-то сказал, что рано или поздно она затопит Семь Очагов. И всегда во время шторма кто-нибудь тонет; если у кого-то хватит ума выйти на лодке, то – раз! – и она непременно перевернется.

День начался, но темнота так и не рассеялась. В полдень Марго пришлось зажечь свечи, но они лишь осветили дом сумеречным светом. Старая Мадам, сидя у камина, останавливала меня при каждом удобном случае, ей тоже очень хотелось поговорить о большой буре и вспомнить тот год, когда потонул пароход "Пуласки". Наконец я больше не смогла выдержать, набросила на плечи шаль и, выскочив из дома, решительно направилась к рисовой мельнице, чтобы проверить, закрыта ли она и не погубит ли ее надвигающаяся гроза. Это было бы слишком жестоко, если бы только что отремонтированная машина была бы разрушена, еще до того, как заработать.

Когда я закрывала окна на мельнице, начался дождь, сначала о землю зашлепали огромные капли, но вскоре начался настоящий ливень. Он обрушился на землю с неистовой силой. И, стоя в дверях мельницы, я наблюдала, как воды Пролива яростно вздымаются, словно хотят выплеснуться на землю, где ветер во все стороны раскачивал ветви деревьев, будто старался разорвать их в клочья.

Но во мне не было страха. Напротив, ветер и ливень только возбуждали меня. Сколько раз я наблюдала за штормами на моем родном побережье Новой Англии, подставляя лицо под холодные соленые брызги. И когда стало ясно, что ливень и не думает прекращаться и, даже наоборот, усиливается, я решила, что мне ничего не остается, как пробираться к дому сквозь него. Тщательно заперев двери мельницы, я зашагала по земле, едва различая ее под покровом воды.

Пригнув голову, чтобы было легче преодолеть сплошную водяную стену, я с трудом пробиралась вперед, так как ветер взметал до колен мои юбки и останавливал меня на каждом шагу. Я уже промокла до нитки. Поэтому я не без радости увидела вдруг возле себя морду Сан-Фуа. Руа протянул мне руку.

– Влезайте скорее, – сказал он и подставил мне свою обутую в сапог ногу, чтобы я воспользовалась ею как стременем.

Он усадил меня в седло перед собой и, обвив мою талию руками, пустил Сан-Фуа по колючим от ростков полям. Но я увидела, что мы направляемся не к Семи Очагам, а совсем в другую сторону. Я повернулась и посмотрела на него.

– Семь Очагов вон там, – показала я ему.

Он рассмеялся – и вдруг нагнулся и нагло поцеловал меня в губы. Я ахнула и отвернулась, чтобы он не увидел, как краска заливает мои щеки.

– Куда мы едем? – спросила я.

– Ко мне. Вы ведь еще не видели, где я живу, не так ли?

– Я думала, вы живете в норе вместе с лисами. И вы должны извиниться, сэр.

– За что?

– Я не та женщина, что позволяет всяким целовать себя, – сказала я резко.

– Я не всякий, и я не извиняюсь. Это был чудесный поцелуй, хотя и мокрый.

Сказав еще что-нибудь, я только выглядела бы смешной в его глазах. Я, которая смело могла говорить с Сент-Клером, онемела от одного поцелуя!

Мы миновали открытую местность и нырнули в лес, который раньше я видела только из Семи Очагов на горизонте. Меня всегда занимало, что же там, за этой стеной леса, и вот теперь я увидела, что это мрачное и темное место, где стонут терзаемые ветром сосны, и что узкая тропа, по которой осторожно пробиралась Сан-Фуа, привела нас к берегам, покрытым черной, как смола, грязью. Я вдруг вспомнила.

– Это и есть Черный Берег? – спросила я.

– Он самый.

– Это здесь живут аллигаторы?

Он ответил, что аллигаторы здесь не живут, но это место – своего рода перекресток на их пути из ручья к реке. И когда мы переезжали бурный в этот час ручей по временному бревенчатому мосту, он рассказал, как однажды видел тут драку между двумя аллигаторами и как они расплескивали хвостами черную грязь на пятьдесят ярдов вокруг, а от их рева земля сотрясалась за много миль отсюда.

– Значит, вы живете здесь вместе с аллигаторами? – ехидно спросила я.

– Вы сейчас увидите, где я живу, – ответил он.

И вскоре мы были на месте, у старого строения из земляного цемента, которое служило раньше помещением для карет и лошадей. Оно стояло на расчищенной на несколько акров поляне, которая когда-то возделывалась, но со всех сторон ее окружал лес. И когда мы спешились, я огляделась с интересом большим, чем старалась показать.

– Это ваша земля? – спросила я.

Его лицо помрачнело.

– У меня нет земли, – бросил он в ответ. – Это плантация Континю. Здесь теперь никто не живет, – он рассмеялся, – кроме привидений.

– Не то ли привидение обитает здесь, что бродит по трясине Мэри-де-Вандер?

Он искоса взглянул на меня:

– Кто рассказал вам об этом?

– Вин. Эту и еще много разных историй. Я никогда не слышала столько рассказов о неверных женах – может, здесь климат такой? – с притворной наивностью спросила я.

Наклонившись, он подобрал камень и зашвырнул его в поле.

– Муж-южанин – это тиран, – обыденным голосом произнес он. – Ему надо принадлежать целиком и полностью. Он никогда не позволит жене иметь мнение, отличное от его собственного. Неудивительно, что жены бунтуют по-своему. Но послушайте, Эстер, что мы стоим под дождем? В моем камине отличный огонь.

Открыв дверь, которая находилась прямо на земле, он провел меня вверх по узким ступеням мимо помещения, предназначавшегося для конюшни, теперь пустого, но еще сохранившего запах кожи и сена. На верху лестницы он открыл другую дверь, и я оказалась в длинной низкой комнате с двускатной крышей. В камине горело бревно.

Он взял мою мокрую шаль и развесил ее на стуле у огня…

– Правда же, здесь получше, чем в Семи Очагах, Эстер?

Я не ответила, но нашла это место довольно приятным. На балках, подпирающих потолок, он развесил свои трофеи – лисьи хвосты, оленьи рога и даже свирепую голову медведя. Тут почти не было мебели – только узкая кровать, один-два стула и срубленное вручную сиденье возле камина. Но все было чисто, а на полках в углу хранились продукты и кухонная утварь.

– Вы сами себе готовите? – удивилась я.

Он весело согласился.