— Добрый вечер, мистер Гловер, — произнесла Элизабет с холодной вежливостью. Дарси резко повернулся на стуле, смех за их столом замер, и все с любопытством стали разглядывать известного драматурга.

— Добрый вечер, миссис Дарси. — Он откинул назад прядь густых черных волос, которые падали ему на глаза. Она снова отвернулась. — Я думал увидеть вас раньше. Вас очень не хватало у леди Инглбур.

— Полагаю, вы сильно преувеличиваете, мистер Гловер. — Он кусал ноготь большого пальца и капризно хмурился. Элизабет произнесла, обращаясь к мистеру Фоксуэллу: — Вы не можете вообразить себе, какой самозванкой я чувствую себя среди литераторов у леди Инглбур.

— Не верю, вы совсем так не думаете! — с горечью воскликнул Гловер.

— Вы не смеете говорить с моей женой подобным образом, сэр! — Дарси поднялся, и Гловер в замешательстве посмотрел на него. Он ошеломленно оглянулся на Элизабет.

— Я говорю, что думаю, а вы, мистер Гловер, вольны толковать мои слова, как вам угодно. — Она говорила беззлобно, словно мягко увещевая ребенка.

Секунды две он смотрел на нее сумасшедшим взглядом, а потом пробормотал извинение. Элизабет едва заметно пожала плечами. Он ушел прочь.

— Это что, образец возвышенной беседы на Парк-лейн? — поинтересовался Фоксуэлл. — Этот тип похож на какого-то цыгана.

— Маркиза и пикнуть ему не дала бы, будь она с нами, — ответила Элизабет.

— А мне даже понравился этот ваш мистер Гловер, — сказал Фоксуэлл. — Было бы забавно потолковать с ним, встретив его на вашем следующем приеме.

— О да, правда, — согласилась его жена. — Когда он так близко, у него такой изможденный и измученный вид. Я уже обожаю его. — Казалось, она буквально вторила Арабелле Уиттэйкер.

— Вы серьезно? — от неожиданности выпалила Джорджиана.

Элизабет рассмеялась и сжала руку девушки.

— Знаете, это великий дар — артистическая натура, — задумчиво заговорил Фоксуэлл. — Чем более неотесан и непредсказуем ты в своем поведении, тем более интересным тебя находят окружающие, особенно дамы. Возможно, и мне стоит начать культивировать в себе некоторую резкость, тогда в сочетании с общей несносностью эффект получится поразительный.

— Хватит с нас и твоей язвительности, Фоксуэлл, — остановила его жена. — Я буду благодарна тебе, если ты станешь выпускать свой яд, продолжая оставаться джентльменом в своих речах и поступках.

— И прошу вас, продолжайте щадить наш теплый дружественный круг, направляя острие вашего ума на других, — добавила Элизабет.

Все снова весело засмеялись. Элизабет посмотрела на Дарси. У него резко испортилось настроение, и он свирепо смотрел куда-то вдаль.

Вызвали кареты. Увидев лакея, Дарси встал со своего места.

— Дорогая, ты готова? Карета ждет. — Они распрощались. Дарси подал руку Элизабет, и они под руку направились к карете. Она прильнула к нему и что-то прошептала. Он улыбнулся в ответ и погладил ее по руке. Стоявший в противоположном углу большой залы Гловер заметил эту сцену и погрузился в неизбывное отчаяние, совершенно неадекватное увиденному.

— Ах, вот и она, наша прекрасная прогульщица, со своим господином, обожаемая и обожающая! — воскликнул Уиттэйкер, проследив за взглядом Гловера. — Какая трогательная сцена! Кто из нас использует эту сцену в своей пьесе? Уступлю ее тебе, Гловер, если только ты не превратишь все в фарс.

— Я пишу комедии, потому что они продаются, Уиттэйкер.

— Ты излишне чувствителен сегодня, мой друг. Бери пример с меня! Поменьше поклоняйся музе.

— Тебе, Уиттэйкер, не приходится зарабатывать на жизнь работой. Я только приступил к созданию своего истинного творения.

— Дорогой сэр, мы надеялись услышать небольшую часть вашей новой работы сегодня вечером, — заметил кто-то из их компании.

— У меня отпало всякое желание, когда подошла моя очередь, — пробурчал Гловер.

— Неужели отсутствие нашей прекрасной дамы так повлияло на твое настроение? — поинтересовался Уиттэйкер, нанося предательский удар приятелю в спину. — Боже мой, я прав! Выкинь ее из головы, забудь о ней, Гловер! Поверь мне, дружище, ты ей вовсе не интересен.

— Но почему я не могу ценить ее мнение? — пробормотал драматург. — Леди Инглбур называет миссис Дарси одной из самых оригинальных женщин, которых она когда-либо встречала. Она особенная, и ей присуще сочетание ума и высоких принципов.

— Между тем некоторые из нас больше ценят ее за лукавство и прекрасные глаза.

— Можешь смеяться, Уиттэйкер, сколько тебе влезет. У тебя особые наклонности. Я же восхищаюсь ее мыслями.

— Она не раскрывает своих мыслей, мой введенный в заблуждение друг. Но так или иначе, ее юмор забавляет меня.

Гловер лихорадочно оглядел сидевших в зале. Большинству этих мужчин хватало порядочности счесть игру, затеянную Уиттэйкером, предосудительной, но стервятники «Зависть» и «Злословие» уже парили у них за плечами. Он откинул назад черные волосы.

— Надеюсь, не все из нас такие циники. — Он так резко подскочил, что уронил стул.

— Если ты надеешься наставить рога ее мужу, советую оставить эту мысль, — вкрадчиво произнес Уиттэйкер, и в глазах его мелькнул зловредный огонек. — Она слишком умна для этого.

Черные глаза Гловера зажглись в ответ таким отвращением, что Уиттэйкер вздрогнул.

— Вы мне отвратительны! — процедил Гловер и, бросив несколько монет на стол, ушел.

— Мистер Уиттэйкер, не следует так говорить о даме.

Уиттэйкер, вздернув брови, посмотрел на говорившего, потом оглядел остальных, упиваясь написанным на их лицах неодобрением.

— Лицемеры, — бросил он им с ленивой усмешкой.

Спальню освещали лишь отблески догорающего огня. Элизабет примостилась подле мужа, и он отодвинул прядь волос с ее лица.

— Элизабет?!

— Да?

— Ты любила бы меня, если бы я был беден?

— Нисколечко.

— Я серьезно.

— И я серьезно. Будь ты беден, ты с восторгом танцевал бы со мной в ту нашу первую встречу на ассамблее в Меритоне. Ты же тогда заявил, что я недостаточно привлекательна, чтобы обращать на себя внимание, и твоя неприязнь оказалась взаимной. Выходит, надежным предшественником нашей любви стала именно обоюдная нерасположенность друг к другу.

— Прошу тебя, хоть минуту побудь серьезной.

— Как я могу отвечать серьезно на такой вопрос? Если серьезно, я не знаю. Таким, какой ты есть, ты частично обязан своим положением в обществе.

— Да, я имел все для богатой жизни, кроме самой жизни.

— Как же тебе повезло, что ты нашел меня. — Она ласково засмеялась и, прижавшись к нему, снова поцеловала.

— Милая моя Элизабет, только не разлюби меня.

— Ты слишком много думаешь, Фицуильям.

Он почувствовал мягкое тепло ее губ у себя на лбу, потом на губах и притянул к себе.

Утром Элизабет с восторгом принимала раннюю посетительницу в своей малой гостиной.

— Эмилия! — воскликнула Элизабет. — Какая вы умница, вы пришли как раз тогда, когда я думала о вас.

— Дорогая Элизабет, ну, конечно, я умница, — ответила ее приятельница и погладила отрез вышитого золотом шелка. — Какая красота. Леди Нортби с ума сходит от зависти, гадая, где же вам удается найти подобную красоту.

— Ее милости не повезло с родственниками. В ее семье нет никого, кто занимался бы торговлей. Это кайма для сари делается в мастерских при индийском дворе, и ничего подобного к нам традиционным путем не попадает.

— Подарок от вашего дяди, мистера Гардинера, как я полагаю.

— Вот именно. Его преподнесли в дар его агенту, тот передал его моему дяде, дядя — мне и, наконец, я — вам.

— Как же мне принять такой подарок?

— С таким же удовольствием, как я взяла у вас ваши бесподобные перья. Уилкинс имела наглость сказать мне, что нельзя вставлять их в мой новый тюрбан, поскольку их могут узнать. Как будто меня это волнует! Лет через десять я смогу рассказать, что я носила их с гордостью с тридцатью различными шляпами.

Эмилия расхохоталась:

— Я не ожидала, что ваша ответная благодарность окажется столь велика.