В заключение Элия гневно затоптала ногой несколько несуществующих «следов» на асфальте.

— Сожалею, — сказал я ей.

— О чем?

— О том, что тебе нужны юсы, чтобы это объяснить.

— Ха! Ты, видимо, думаешь… Я поспешил прервать ее:

— Думаю, что ты обещала мне две «истории».

— О, и вторая не из криминальной области, — она насмешливо прищурилась. — В лаборатории мы часто проводим эксперименты со здешними растениями, а роботы выбрасывают их остатки на определенное для этой цели место и сжигают. Так вот там я однажды вечером заметила Фаулера и… Можешь ли ты представить, что он делал?

— Нет, не могу.

— И никогда не догадаешься! Он отделял неуничтоженные папоротники и складывал в пластмассовый мешок. А потом отнес их в их растительную зону. И там высыпал.

— А ты за ним следила?

— Да, мне было любопытно. Сначала его действия и мне показались сомнительными. А он просто испытывал жалость к растениям. Я поняла это двумя-тремя днями позже, когда он поругался с Ренделом из-за какого-то дерева. Он твердил, что тот продырявил его своим флексором от ненависти, а не по необходимости. Вообще, я ведь тебе сказала, что Фаулер был почти неестественно жалостливый человек.

— И неестественно рассеянный, — вставил я. — Иначе, как бы он перепутал куртки? Вернье значительно ниже его ростом.

— Он был напряжен в ожидании восхода, Тери.

— А ты не помнишь, кто остановил Вернье, когда он пошел в свою квартиру?

— Мне кажется, что я. Но какое это имеет значение?

— Уже никакого. Так как он, наверное, пошел, чтобы взять другой флакончик с сизоралом… Впрочем, ты, как единственный врач здесь, знала, что Вернье не совсем здоров.

— Но не знала, что он употребляет такое лекарство.

— Да, но на флакончике едва ли было написано «Сизо-рал», если он был привезен контрабандно.

— Конечно, не было! — сделала нетерпеливый жест Элия.

— А как Фаулер понял, что там именно сизорал? Ее лицо покрылось густым румянцем.

— Ну, хорошо! Хорошо! Господин комиссар\ — отрезала она после короткой, но неловкой паузы. — Ты раскрыл мое участие в этой… интрижке. Воздаю должное твоим способностям и в дальнейшем буду это иметь в виду.

— Ты осматривала тела Фаулера и Штейна?

— Да.

— В каком они состоянии?

— В таком, что у меня не хватает слов, чтобы его определить, То есть это было полностью вне моей компетентности.

— Из-за повышенной после смерти температуры?

— И из-за этого. Но были и некоторые другие изменения… скорее неизменения на клеточном уровне, а также и начальный процесс… консервирования или, может быть, мумификации… Не знаю чего!

— У всех ли есть свои изображения, подобные тому, которое было в руке Фаулера?

— У меня нет. Про других не знаю.

— Кто разжал пальцы Фаулера? Ты?

— Нет. Рендел.

— А Штейн…

— Штейн до конца для меня остался неясен, — поторопилась сделать мой вопрос бессмысленным Элия. — Полностью неясен. Ничего о нем сказать не могу. Кроме того, что он был неясен и всем другим.

— В том числе и Фаулеру?

— Я сказала — всем!

— Значит, у Фаулера не было причин его убивать?

— Может быть, одна и была.

— Какая?

— А та, что внезапно тот его узнал, — заявила мне она. Она демонстративно встала и пошла к входу в биолабораторию. Перед тем как войти внутрь, обернулась:

— С сегодняшнего дня я буду заботиться о щенке. Особенно по утрам, — и в следующий миг тяжелые стены надежно укрыли ее от моих глаз.

Дорога к месту, где юсы оставляли посылки с Земли, шла прямо наверх, к вершине восточного склона. Запыхавшись, я поднялся по этому склону во вполне деловом настроении. Действительно, поразительна человеческая способность к адаптации — не прошло и суток со времени моего прибытия на Эйрену, а я уже свыкся с Ридоном, чей свет весьма сильно отличается от света нашего Солнца, с зеленоватым небом, в котором непрерывно вспыхивали и гасли миллиарды блестящих искорок, и с почвой у меня под ногами, вроде бы влажной и песчаной, а при более внимательном рассмотрении ни влажной и ни песчаной — она состояла из мелких, похожих на пластмассовые, чешуек, связанных между собой необъяснимыми активными силами сцепления.

Только с тем, что увидел я за перевалом на склоне, я едва ли свыкнусь так быстро! Там возвышались «скалы» — названные там кем-то, наверное, в приступе маниакального геошовинизма. Потому что образования, занявшие из конца в конец всю обширную низину, ничего общего не имели с этим нашим понятием. И если все же необходимо какое-то знакомое сравнение для них, то оно могло бы быть только геометрическим.

В сущности, они напоминали стоящие рядом конусы с закругленными вершинами, высотой примерно с двадцатиэтажный дом. Их поверхности, сейчас озаренные с запада лучами Ридона, были неестественно гладкими — отражали свет, как колоссальные причудливые зеркала, и переливались самыми разнообразными оттенками желто-фиолетового цвета. Этот ослепительный блеск, подействовал на меня почти гипнотически.

Я стоял напротив них, потеряв способность двигаться, и постепенно меня охватывало глубокое, едва ли не религиозное благоговение. Они выглядели поразительно неземными. И не из-за их внушительности, не из-за формы и непривычного цвета. Нет. Во многом, в невыразимо большей степени это объяснялось их одинаковыми, как будто определенными по единой колодке, размерами и особенно строгим порядком, в котором они были расположены по отношению друг к другу. Именно эта симметричность шокировала, в ее — может быть, не только кажущейся — разумности было что-то затаенное, я бы даже сказал зловещее. Словно я стою перед фигурами непонятной гигантской игры, и они в любой момент могут быть передвинуты чьей-то гигантской рукой, застывшей над ними… и надо мной из-за все еще не определенного первого хода. А случись это — и ни одно человеческое существо не сможет сделать ответный ход.

Я восстановил, хотя и не без усилий, свое деловое настроение и начал спускаться в низину решительным шагом, силой инерции преобразованным вскоре в шумное и тревожное движение. Спустившись вниз, я остановился и развернул карту Да, Фаулер спрятал трейлер еще за первым конусом, мимо которого прошел. Значит, более вероятно, что он действовал целенаправленно, с заранее обдуманным намерением, а не под натиском сложившихся обстоятельств. Я переступил черту, которая отделяла «почву» от «скальной площади» — между ними, как и между растительными участками, не было никакого перехода, никакой естественной смены. И вообще мысль о внешнем и преднамеренном вмешательстве в облик Эйрены напрашивалась буквально на каждом шагу. И если она была верной, то фоном каких событий должны были послужить эти планетарные декорации?

Я пошел к отмеченному на карте месту. Поверхность вокруг была неровная, целиком покрытая тем же стекловидным веществом, из которого были сформированы и конусы. К моему удивлению, оно оказалось достаточно податливым — отпечатки шагов как бы вдалбливались в него, потом как-то закругляли свои контуры и медленно начинали уменьшаться. А как же глубоко завяз трейлер, спросил себя я, но даже и не попытался ответить. Раз он был юсианским, все мои догадки были бы далеки от истины. Однако, было ясно, что если вообще он и оставил какие-то следы, то теперь от них уже не было даже воспоминаний.

Я приблизился к первому конусу. У основания он вовсе не был таким зеркально гладким, как в более высокой части и на вершине. Наоборот, здесь на его поверхности виднелись бесчисленные складки, выпуклости, углубления… Мне пришло в голову, что вся эта картина, которую я наблюдал с перевала, а сейчас рассматривал в деталях, могла бы быть сделана очень элементарным, просто-таки детским способом. Для этого на какую-то плоскость выливается горячая смола, и когда она начнет остывать, из нее вытягивают нужные фигуры, в данном случае конусы. Затем их до определенной высоты заглаживают с помощью, скажем, куска фольги, потом все, что получилось, окрашивают, и дело с концом. С концом, только, увы, воображаемая картинка даже в сильно уменьшенном масштабе никак не вселяла в меня бодрость. Человек чувствует себя ничтожным перед созданными им пирамидами и соборами, что уж говорить об этих таинственных исполинах.