Похоже, Элспет его не слушала.

– Понимаешь, он вечно развлекался с костюмами и реквизитом. Примерял маски. Особенно ему нравились греческие, но комическая маска разбилась, и осталась трагическая. Так получилось, что я не смогла ее у него отнять. Казалось, в ней он чувствовал себя счастливее. Мы вместе завтракали, и я оставляла его играть или спать, пока была на работе, все как всегда. Но он все чаще и чаще ее надевал. Я пыталась делать вид, что это нормально. Потом он заболел, стал вести себя странно, и в конце концов я ее у него отобрала. – Она щелкнула суставом пальца, на глаза навернулись слезы. – Сначала я не могла ее снять. Он порезался, понимаешь, и в рану попала инфекция. Маска была из папье-маше. Она отсырела от постоянного соприкосновения с лицом. И начала гнить. И с его лицом случилось что-то ужасное. Я, как могла, его лечила, но остались жуткие рубцы. Обращаться к врачу было слишком поздно. Я понимала, что меня отправят в тюрьму. Мой бедный мальчик! Шрамы засохли, кожа натянулась. Он стал напоминать мне ветеранов Первой мировой войны, тех, кто горел заживо, кто стоит на углах улиц и торгует спичками. Не знала, что делать. И решила, что самое время покинуть это место. Оно превратилось в нашу тюрьму. Но когда я собралась уйти…

– То обнаружила, что уйти не можешь.

– Выйдя за дверь, я не могла сделать ни шагу. – Она встряхнула головой, чтобы избавиться от воспоминаний. – Смотрела на небо, и меня тошнило. Мне приходилось садиться на ступеньки, чтобы прийти в себя. Солнце жгло глаза. Машины, движение, шум. Я не знала, что этому состоянию есть название.

– Боязнь открытого пространства. Это совсем неудивительно, учитывая, сколько времени ты провела в этом полутемном здании.

– Потом началась война. Светомаскировки. Все стихло. Все вокруг погрузилось во тьму. С каждой новой постановкой я все сильнее ощущала на себе давление, оно преследовало меня по всему зданию, как живое существо, провоцируя выйти наружу. Впервые за семнадцать лет я попыталась выйти из «Паласа», и мне стало очень плохо. Все спускались в бомбоубежища. Бомбардировщики пролетали над головой, но люди продолжали прятаться. Ты решишь, что это странно, но все выглядело так мирно, – грустно прошептала она. – Затем звучал сигнал отбоя воздушной тревоги, и люди снова выходили на улицы. Но света не было. Я сознавала, что если вообще хочу покинуть «Палас» и вернуться во внешний мир, то должна буду сделать это в ближайшем будущем, до того, как закончится война и всюду снова зажжется свет. – Она умоляюще взглянула на Брайанта. – Но у меня не хватало смелости. Как я могла уйти? Приступили к новой постановке, я никогда не пропускала ни одной, ни разу в жизни никого не подвела. Начались репетиции, они на меня надеялись. Заменить меня было некем. Я единственная, кто знает, где что находится. Конечно же, есть Стэн Лоу, он здесь так же долго, как и я, но он любитель выпить, театр может загореться, а он и не заметит. Пока спектакль идет на сцене, я должна оставаться здесь.

– И ты решила сорвать постановку.

– Так решил мой мальчик, Тодд. Я назвала его именем Тодда Слоутера, исполнителя главной роли в спектакле «Мария Мартен, или Убийства в красной конюшне». В нем участвовал его отец. Тодд быстро рос. Ему нравилась Таня Капистрания, он наблюдал за кулисами, как она упражнялась. Мне показалось, он может попытаться совершить что-то жестокое, что-то страшное. Решила, что история может повториться, если я чего-нибудь не предприму, что он станет похож на отца, а я не смогу его проконтролировать. Сейчас я уже не могу с ним справиться. Ему семнадцать. Он всегда ускользает во время сигналов воздушной тревоги, под покровом ночи, пока никого нет на улицах. Я не хотела, чтобы Таню изнасиловали и она забеременела от чудовища, – я решила, если она умрет, разразится скандал. Театр прикроют, и мне придется уйти. Меня вынудят уйти. Лишь таким путем я могла покинуть это место.

Она никому не нравилась, ни с кем не общалась. Я не хотела, чтобы она страдала, поэтому отравила ее. Решила, что она просто уснет. Проще всего было достать болиголов. Понимаешь, он растет в местах бомбежек. Добавила его в сэндвич и дала ей. Мне казалось, она заметит, что у него какой-то странный запах, поэтому добыла мясо перепелки, его она никогда не пробовала. Она мне доверяла. Мне все доверяют. Болиголов свалил ее с ног, но она не умерла. Тодд видел, что ее стошнило, и очень разозлился. Он пытался вытолкнуть ее из лифта, и, прости господи, в панике я нажала кнопку вызова. Он обезумел, увидев, что с ней сотворил лифт. В гневе выбросил отрезанные ступни из окна. Хотел, чтобы меня схватили. Они скатились с навеса и упали куда-то вниз. Когда я побежала за ними, они куда-то исчезли. Нашли тело Тани Капистрании, и я надеялась, что постановку сразу прикроют. Но нет, мистер Ренальда ее продолжил. Я повстречала мистера Ренальду перед началом репетиции и сразу его возненавидела. Читала о его семье в газетах, всю эту чушь насчет того, как он вырос на вере в греческие мифы, и решила, что это мне на руку.

Театральный подход. Выстраивание сюжетных линий. С ними я сталкивалась ежедневно. Интриги и головоломки, тайны убийств. Подтасовывать факты стало моей второй натурой. Я полагала, что просто продолжу действовать, пока нас не прикроют и пока мистера Ренальду в чем-нибудь не обвинят. Однажды Тодд мне помог, и я снова прибегла к его помощи. Я – весь его мир, Артур, ради меня он в лепешку расшибется. Я велела ему наблюдать за определенными людьми и при любом раскладе делать все возможное для того, чтобы заставить всех убраться из нашего театра.

Я заставила его надеть перчатки, те самые, что надевал его отец на сцене в роли убийцы. Он знал театр лучше, чем кто-либо. Это он перерезал провод, прикрепленный к глобусу, он перебросил мальчишку через балкон, он блокировал карусель, что кончилось гибелью Валери Марчмонт. Я понимала: если он действует во время налетов, никто чужой не может проникнуть в театр и его обнаружить. Но что бы он ни предпринял, казалось, все только утверждаются в своем намерении не покидать театр. Процесс мышления, сложившийся за время бомбежек, все испортил.

– Ведь это ты заперла меня в архиве! – воскликнул Брайант. – Зачем? Хотела, чтобы я был подальше от убийцы Валери Марчмонт?

– Нет, ты меня просто разозлил.

– Да?

– Мне казалось, я оставляю столь очевидные улики, используя символы муз. Ты должен был пойти и арестовать мистера Ренальду. Без его поддержки постановка не могла продолжаться. Но ты перемудрил. Он ускользнул из твоих рук, спектакль остался на сцене, и я, как и прежде, застряла здесь, с Тоддом наверху, который с каждым часом становится все агрессивнее, угрожая разоблачить нас обоих. – Она вытерла глаза рукавом своего кардигана. – Сейчас тебе придется вывести меня отсюда, не так ли?

– Да, – признался Брайант, – но, боюсь, ты сменишь одно клаустрофобное здание на другое. – Он взглянул на часы. Половина девятого. Бидлу уже пора было привести сюда Мэя. – А где Тодд? – спросил он. – Что вы запланировали на сегодня?

– В данный момент он находится под сценой, – ответила Уинтер. – Наверное, вы уже опоздали.

– Брайант! Ты вернулся! Значит, Бидл не морочил мне голову! – Мэй вбежал в фойе, следом за ним прихрамывал Бидл. Он хлопнул своего напарника по плечу, затем посмотрел на Элспет Уинтер и заметил, что она плачет. – Что происходит?

– Пошли со мной, – произнес Брайант. – Нельзя терять ни минуты. Сидней, во что бы то ни стало не своди глаз с мисс Уинтер.

Мэй перешел на шаг, когда они направились по коридору.

– Куда мы идем?

– У тебя есть фонарь?

– Да, мой «Вэлиант» всегда при мне.

– Хорошо, – ответил Брайант, туже заматывая шарф. – Там, куда мы идем, он нам понадобится.

– Что происходит? – спросила Дженис Лонгбрайт, пытаясь перевести дух. До смешного длинный грузовик фирмы «Макдональдс» чуть не сбил их на Стрэнде. – Куда мы направляемся?