– Ну, что-то общее есть, – ответила Эдна. Если она и уловила скептицизм в его голосе, то не подала виду. – А с тех пор как установили аэростат заграждения в конце улицы, прием вообще стал ужасный.

– Прием ваших духовных наставников?

– Нет, радио. Никак не могу поймать «Герт и Дейзи». – Она наклонилась вперед и огляделась вокруг. – Безусловно, лондонские театры полны призраков. – Она улыбнулась, похлопав Брайанта по руке. – По большей части это отголоски эмоциональных переживаний, вызванные энергией спектаклей, которые идут в подобных зданиях. Любой актер вам это скажет. Понимаете, они страшно подвержены психическим срывам. Нестойкие патологии столь часто ведут к жестокости и самоубийству. Полагаю, вы слышали про Человека в сером?

– Он появляется в театрах «Ройял», «Друри-Лейн» прямо перед началом успешной постановки, не так ли?

– Правильно, в треугольной шляпе, напудренном парике и сером плаще для верховой езды. Всегда идет одним маршрутом вдоль задней стенки балкона, начинает свой путь от бара и скрывается через заднюю стену. Даже добровольцы пожарной охраны его видели, а они не такие слабонервные, как актерская братия. Рабочие будто бы нашли его труп, замурованный в стене театра со стороны Рассел-стрит. С кинжалом между ребер. Можете прочитать о нем в любом дешевом справочнике. Не думаю, что эта история правдива, но, как бы то ни было, подобные дома привлекают к себе массовую истерию и усиливают эмоции. В конце концов, для того они и предназначены. Хотя существуют и менее известные призраки. В театре «Хеймаркет» завелся призрак драматурга Джона Бакстоуна. Маргарет Резерфорд пришлось провести там как-то ночь во время забастовки железнодорожников, так она обнаружила его в гардеробной. Или этого еще не произошло? Время проделывает со мной такие фокусы. – Она на минуту задумалась, расфокусировав свои слезящиеся зеленые глаза.

– Нас больше интересуют ощущения, Эдна.

– Понимаю. В здании может находиться какое-либо другое животное, кроме Ротшильда? Возможно, черепаха?

– Да, – подтвердил Мэй, с недоумением глядя на своего напарника.

– Я так и подумала. Кажется, ей нехорошо.

– У нее бессонница, – пояснил Брайант.

Эдна беспокойно потерла костяшки пальцев, ей не терпелось помочь.

– Какие все-таки толпы! Здесь прошло столько людей! Не много осталось в Лондоне общественных мест, столь же психически насыщенных, как театры. Интерьеры не меняются. Стены все впитывают. Не будете так добры передать мне Ротшильда?

Брайант принес кошачью клетку и открыл скрепленную проволокой дверцу.

– Я должна быть с ним осторожной, – сообщила Эдна, – он становится довольно хрупким.

Она захватила кота длинными тонкими пальцами и вытащила его наружу. Ротшильд представлял собой чучело абиссинского кота песочного окраса, припавшего на лапах, будто наблюдал за мышью. Потертые уши висели клочьями, один стеклянный глаз вдавился в череп, и из-под него сыпался песок. Она осторожно поставила чучело на перила первого яруса, мордой к сцене.

– Можно каким-нибудь образом притушить освещение зрительного зала?

Мэй все организовал для того, чтобы оставить свет включенным, беспокоясь главным образом о том, чтобы старая дама не споткнулась.

– Посмотрю, что можно сделать, – сказал он и отправился назад вдоль балкона.

– Здесь полно дружелюбно настроенных привидений, но так и должно быть, – прощебетала она Брайанту. – Молодые актеры к ним восприимчивы. Иногда они помогают новичкам перестать нервничать и вспомнить свои реплики или побуждают их занять более выгодные позиции на сцене. Порой актеры рассказывают, что их ведет невидимая сила. О, здесь что-то есть. – Она замолкла и, казалось, задремала. Освещение зрительного зала потускнело, и Мэй бесшумно вернулся, присев на кресло позади медиума.

Детективы слушали и ждали. Едва слышный высокий голос, вдруг зазвучавший от Ротшильда, напугал их обоих. Поначалу он был тише сквозняка, свистящего под дверью. Постепенно они смогли уловить несколько слов:

– Не актеры, актеров обожают. – Голос стих до дуновения ветра. – Кем-то пренебрегли и забыли. Не ненависть… только отчаяние… отчаяние. История повторяется.

Мэй уставился в лицо старой даме. Вроде бы ее губы не двигались. Что-то кольнуло его в шею.

– Это не его вина, понимаете… – Теперь зазвучал голос Эдны, такой бесстрастный, такой меланхоличный. – Эгоистичный и слепой. Медея… Каллиопа… богиня театра, как жаль! – По ее левой щеке скатилась слеза и задрожала на подбородке. – Бедная, истерзанная душа здесь, прямо сейчас среди нас. Загримированный мир так замкнут в самом себе. Должен найтись способ освободить заточенную душу. Жестокость лунного света, пока вне досягаемости.

Стоило Мэю взглянуть на нее, как Эдна подняла веки, напугав его. Она выпрямилась и вытерла подбородок.

– Извините, – сказала она, – я не собиралась так расстраиваться. В театре такое случается. Вместилище эмоций. Вы слышали голос?

– Да, – с энтузиазмом ответил Брайант, кивая своему напарнику. – Он чей?

– Могу предположить, он принадлежит Дену Лено, клоуну. Раньше это был мюзик-холл, не так ли?

– По-моему, да.

– Дух Дэна раньше часто наведывался в мюзик-холлы. В концертном зале «Коллинз» на Ислингтон-Грин и в «Друри-Лейн» было записано много сигналов. Он появляется дать совет актерам. Иногда они слышат, как он исполняет сценку с танцем в сабо. Крайне надежный источник. Что он сказал?

– Что-то насчет забытой истерзанной души, загримированного мира и о повторении истории, – раздраженно ответил Мэй. – Греки. Это может что-то означать?

– Вы ищете маленького ребенка, – твердо заявила Эдна. – Ребенка, столь отчаянно стремящегося к свободе, что из-за этого должны страдать люди. Я очень остро это ощущаю.

– Вы так говорите, будто нам следует искать призрак.

– Скорее всего нет, – ответила Эдна, опустив чучело кота обратно в клетку. – Речь не идет о ком-то воскресшем из могилы. Человек, которого вы ищете, реально существует и опасен, когда его загоняют в угол. Медея убила своих сыновей, чтобы отомстить их отцу.

– Но мы разыскиваем убийцу, а не какую-то там гречанку, – рассерженно ответил Мэй.

Казалось, Эдна его не слышала. Она смотрела на потолок, прислушиваясь к своим внутренним голосам.

– Эдна? – Он повернулся к Брайанту, протягивая к нему ладони.

– Взгляни на нее, она не соображает, где находится, то ли в парке, то ли в картинной галерее.

– Пошли, Эдна, – мягко обратился к ней Брайант. – Мы отвезем тебя домой.

Он помог ей подняться, и на какой-то момент освещение зрительного зала потухло. Они ждали в гнетущей темноте, замерев у подножия лестницы, прислушиваясь к затрудненному дыханию старой дамы. Затем аудитория наполнилась светом. Мэю хотелось посетовать, что визит был пустой тратой времени, но что-то внутри утихло и успокоилось, когда он увидел, как на балконе первого яруса от гуляющего под дверями сквозняка приподнялась и упала штора, словно душа театра покидала его вместе с ними.

В пятницу утром город разбудили страшные новости.

Несмотря на то, что на небе, освещая дорогу бомбардировщикам, висела Луна – близкая и холодная, как сама смерть, – Лондон пережил ночь без воздушных налетов; его место занял город Ковентри, обозначенный в перечне объектов Люфтваффе, как цель номер 53, подвергшийся массированной бомбежке в ходе операции «Mondschein Serenade», или «Лунная серенада».

Почти пятьсот бомбардировщиков усеяли город фугасными и зажигательными бомбами во время воздушных налетов, длившихся почти двенадцать часов, с вечера до рассвета, уничтожив его центр, разрушив собор, убив около пятисот жителей, тяжело ранив более девятисот человек.

Ночь была безоблачной и морозной, обеспечив превосходную видимость. Лондон был мегаполисом, способным справиться с подобным бедствием, но Ковентри, с населением меньше четверти миллиона, оказался практически парализован. Уцелевшие жители были ошеломлены и напуганы. Вышли из строя системы газо-, водо-, электроснабжения и транспорт. Двадцать одна фабрика (а двенадцать из них были связаны с авиационной промышленностью) понесла серьезный урон. Необходимость в трансляции новостей о нападении по радио отпала – они распространялись со скоростью лесного пожара. Телефонная связь с городом оборвалась. О судьбе своих родственников узнавать было неоткуда.