Выйдя из фойе, Брайант сощурился от дневного света. На другой стороне дороги рабочие перегородили тротуар и рыли ямы в поисках трещин в газопроводе. Солдаты саперно-строительных частей выносили мебель из взорванного офиса на Шафтсбери-авеню. В школах дети обменивались запалами от зажигательных бомб, оставшимися от ночных налетов, как сувенирами. В этот период военных действий на Лондон каждую ночь сбрасывалось около двухсот тонн взрывчатки.

Он вдохнул полной грудью. Даже в самые прохладные дни в воздухе витал запах гари. «Интересно, – подумал он, – не сумасшествие ли это – пытаться раскрыть убийство двоих в то время, как вокруг повсюду жестоко и вероломно убивают мужчин, женщин и детей». На соседней улице добровольцы из частей противовоздушной обороны всю ночь тушили зажигательные бомбы.

Он знал: либо в скором времени выстроится какая-то версия, либо ему придется поставить на своей работе жирный крест. Со смиренным вздохом Брайант вступил обратно в унылый полумрак театра.

Сидней Бидл свирепел.

Все происходящее в отделе аномальных преступлений, с его точки зрения, идеально соответствовало названию этого подразделения. В нем и впрямь царил тотальный хаос. И ничто не могло служить тому оправданием, будь то в военное или в мирное время. Все выглядело именно так, как предсказывал Фарли Давенпорт. Положенную процедуру никто не соблюдал. Порядок соподчиненности отсутствовал, личный состав что хотел, то и делал. Нельзя было отрицать, что Артур Брайант каждый вечер последним покидает контору, занося в служебный журнал перечень сделанного за день; однако сам журнал он держал под замком у себя в кабинете, и потому установить, соответствуют ли его записи реальному положению дел или они, напротив, чистейший плод его фантазии, не представлялось возможным.

Более всего ему докучал тот факт, что он, Бидл, похоже, был исключен из окружения Брайанта. Его считали вражеским лазутчиком и не допускали к обсуждениям, протоколам, брифингам и допросам, касающимся событий, происходящих в театре «Палас».

А еще этот бесконечный бартер! Им в отделе занимались поголовно все. Ранкорн и Финч выменивали чай, сахар и охапки ревеня у ребят из портняжной мастерской; констебли Атертон, Кроухерст и те, кто дежурил на Боу-стрит, заявлялись в служебные помещения с ведрами, чайниками, будильниками, консервными ножами, садово-огородными инструментами, ботинками, карандашами и банками с политурой. Похоже, все были в курсе, что хорошо заточенный нож для чистки картофеля стоит на черном рынке два гаечных ключа.

А он – он опять не у дел. Сидней сидел у окна кабинета позади станции метро на Боу-стрит и угрюмо прихлебывал чай, наблюдая за тем, как расчищают улицу. Пустующие офисы за зданием Королевского Оперного театра, судя по всему, переоборудовали в пожарные управления и пункты первой медицинской помощи. Возможно, ему следовало напроситься в Бюро по цензуре и работе с прессой. Там, по крайней мере, служебные обязанности были ясны и конкретны. В прошлом месяце полностью разбомбили угол Лестер-Сквер и наделали дырок в туннеле подземки у Блэкфрайарз; соответственно, задачей Бюро являлось сокрытие правды, ретуширование фотографий, отрицание негативной информации, припрятывание, вплоть до окончания военных действий, отчетов, подрывающих боевой дух.

Бидл не без раздражения осознал, что в интересах дела было бы полезнее, если бы остальные сотрудники его приняли, а не избегали. Даже Ранкорн, несчастный судмедэксперт, и тот при его появлении нырял в свой кабинет.

Все связанные с отделом, похоже, высоко ценили Артура Брайанта, хотя непонятно, чем Брайант заслужил их уважение. И этот новый парень, Мэй, как тень следует за своим напарником, явно перед ним преклоняясь.

Бидл проверил в своем отчете орфографию и надел колпачок на авторучку. К концу первой рабочей недели он рассчитывал собрать досье на Брайанта, которое зажмет отдел в кольцо здравого смысла. Давенпорт недвусмысленно намекнул, что хочет прикрыть «аномальщиков» до конца текущего месяца. Ему явно надоели ученые всезнайки, которым предоставили свободу действий, в то время как остальные вкалывают.

Бидл узнал еще кое-что, чего не знали остальные, поскольку сам поднял телефонную трубку. Сержант Глэдис Фортрайт скоро вернется в родные пенаты, так как ее жених пошел на попятный. Все, чего им не хватает, так это дамочки в растрепанных чувствах, которая неприкаянно слонялась бы по офису. Он улыбнулся, дунул на страницу и закрыл ее. Возможно, она станет последней каплей, переполнившей чашу терпения.

– Я так рад, что вы нашли время пообедать со мной, – неуклюже промолвил Брайант.

Он никогда не знал, как разговаривать с женщинами. Поэтому его поведение с ними носило официальный и несколько неестественный характер.

– Я всегда испытывала слабость к полиции. Мой брат – дежурный офицер Королевского суда, но я его никогда не видела. У меня буквально несколько минут. – Элспет отодвинула от себя тарелку с супом. В кафе было душно, народ толпился в ожидании своей очереди, чтобы сесть за столики. – Сегодня днем генеральная репетиция. Елена утверждает, что некоторые сцены ее не устраивают, и она намерена внести в них изменения. Выездных спектаклей не будет, и до первых гастролей труппе придется обкатывать спектакль лишь на репетициях и прогонах.

– До премьеры спектакли сильно меняются? – спросил Брайант, размазывая вилкой по тарелке остатки подливки подозрительно немясного вида.

– О, некоторые становятся неузнаваемы, особенно мюзиклы. Конечно, я технический сотрудник, поэтому меня посвящают отнюдь не во все, что происходит, но ведь и без того у фасада все слышно: сцены задуманы таким образом, что звук направлен вперед. Удастся Елене спасти спектакль, как вы думаете?

– Не знаю, – отозвался Брайант. – Наши отчеты о совершенных преступлениях поступают в Вестминстерский совет, поскольку по статусу «Палас» относится к общественным зданиям, но у них и так дел по горло, так что мне будет довольно легко их застопорить. Конечное решение зависит от позиции лорда-гофмейстера. Если он решит, что спектакль может нанести ущерб общественной морали, то ни мне, ни кому другому не удастся предотвратить его запрет. Тогда может помочь разве что апелляция к Черчиллю. Насколько мне известно, в молодости он частенько протежировал дамам из мюзик-холлов.

– Все эти разговоры о хористках в неглиже создают кассовый ажиотаж, – сказала Элспет. – Скоро будут распроданы билеты на рождественские праздники. Если лорд-гофмейстер скажет «нет», нам нечего будет предложить публике. Мы закроемся впервые за тридцать лет. Невозможно даже подумать об этом.

– Если лорд-гофмейстер воспротивится, можно ли достичь компромисса?

– Да, если бы мисс Пароль согласилась просто прикрыть девушкам… ну, вы понимаете…

– Что?

– Соски, – прошептала она, опустив глаза на свою грудь. И сконфуженно приложила салфетку ко лбу. – Здесь так жарко, Артур. Должно быть, вы задыхаетесь в шарфе. В фойе нам никогда не бывает жарко, даже в разгар лета. Слишком много мрамора.

– Вы все очень преданы театру, – констатировал Брайант.

Стоило Элспет выйти за пределы здания, и она почувствовала себя неуютно. Как она будет жить, если директора закроют театр и уволят постоянный персонал? Театральные администраторы, казалось, принадлежат к другой породе; в отличие от профессиональных актерских трупп, они составляют один из старейших и наименее узнаваемых в Лондоне кланов, без устали трудясь за низкую зарплату и всегда оставаясь в тени, не представляя себе жизни вне сцены.

– Вот и мистер Уиттейкер такой же. Странно, что вы…

– Что?

– Что вы не вместе.

– Я и Джеффри? – Было приятно видеть ее улыбающейся. – Господи, нет. Нас связывает только театр. Ни о чем другом мы никогда не говорили. Кроме того, он жуткий бабник.

– Между Еленой и другими членами труппы действительно нет никаких разногласий?