– Я что-нибудь придумаю, – пообещал он, вынимая из бумажника визитку и протягивая ее Мэгги. – Это мой новый адрес. Если понадоблюсь, пожалуйста, позвони.

«Артур поступил бы точно так же», – думал он, спускаясь по лестнице и выходя на дневной свет.

– Гимн Бахусу – мы кого-то потеряли, кто опаздывает? – оглянулась назад Елена Пароль, прислушиваясь к комментариям, раздававшимся за кулисами.

Участницы оргии Плутона заполняли сцену, утопающую в искусственных цветах, пока боги Олимпа и подземного царства пировали, постепенно освобождаясь от одежды.

– Все богини на месте, Елена. – Гарри сверился со списком на дощечке с зажимом, которая висела у него на шнурке с шеи. – Остальные хористки у люков. – На первом уровне под сценой располагались пять узких стальных лестниц, ведущих к люкам на сцене, центральный из которых называли могильным капканом, поскольку в него прыгал Гамлет во время сцены на кладбище.

– Присутствуют все, но они сбились в кучу, – объяснил он.

– Нелепо будет выглядеть, крайним придется нагибаться, уходя со сцены. – Елена посмотрела в глазок на заднюю часть сцены, но там творилась такая неразбериха, что она не могла определить, чей выход следующий. – Почему мы не увидели этого на прогоне? – прошептала она через плечо Меделайн Пени, ассистенту режиссера, которая плелась за ней с блокнотом и карандашом, помечая все изменения, которые необходимо внести после премьеры. – Идите и проверьте, нет ли той же проблемы с другой стороны, ведь через минуту начнут опускаться задники.

Финальная сцена была продолжительной, и в ней участвовала вся труппа. К моменту начала канкана на сцене появились дополнительные декорации. Спустившись сверху и возникнув из-под сцены, они оставили танцовщицам лишь узкую полосу пола, но на ней возникал то один, то другой ряд смеющихся и визжащих девушек, чьи гофрированные юбочки скрывали любое неловкое движение. В том, как одна линия танцовщиц сменялась другой, чувствовался безупречный расчет, призванный создать ощущение разнузданной, спонтанной сексуальности.

Елена знала, кто из ее исполнительниц слабее других, и поставила их во второй ряд. Она надеялась на то, что внимание аудитории сфокусируется на обнаженных белых бедрах девушек и коротких французских трусиках, заменивших английские панталоны. Зная, что ни одна из последующих постановок финала оперетты не вызывала столь бурной реакции, как оригинальная версия Оффенбаха на сцене «Гайте-Лирик» в 1874 году, она рассчитывала на этот раз перещеголять и ее.

И все – Купидон, Эвридика, Юпитер, Диана, Орфей и Плутон в окружении соответствующих богов, богинь и участников хора – оказались на сцене, а огненно-красные стены подземного царства, огромные осколки светящегося стекла, медленно сдвинулись с места, готовясь к бешеному вращению, как только Орфей начнет приближаться к солнцу.

Сидней Бидл начал обход здания с крыши. Направил фонарик на лестницы, ведущие к сетке, но не увидел ничего, кроме запутанных металлических конструкций, стальных подвесных балок и кабельных барабанов. Несколько рабочих сцены держались за поручни в темноте, ожидая сигнала к движению барабанного и стержневого механизма. Еще несколько человек стояли по обеим сторонам столярного мостика на верху трехуровневого подъемника в лучах желтого и розового света, как персонажи картин французских импрессионистов.

На эту высоту совмещенное звучание песен и музыки проникало сквозь искажающие звук перегородки сценических механизмов пятидесятилетней давности, порождая странные диссонансы, вызывая вибрацию кабеля и приглушенное дребезжание сетки, обусловленное резким смещением истертого плетения железных нитей.

Бидл спустился на этаж ниже, в помещение, расположенное за балконом первого яруса, миновал кабинеты и попал в галереи с маховиками и загрузочными устройствами. Здесь зрелище было таким же: персонал недвижимо ждал своей очереди, затем внезапно на несколько секунд приходил в движение, чтобы снова занять прежнюю позицию. Его удивило, что рабочие действовали столь же слаженно и сосредоточенно, как и исполнительский состав. Он вышел из главного помещения за кулисами, подальше от площадок подъемника, и, не имея представления, какую позицию занять, наугад пошел вперед. В результате Бидл оказался в лабиринте коридоров и переходов, откуда толком не обозревались ни сцена, ни зрительный зал. Ему страшно хотелось прекратить весь этот бред, сделать хоть что-нибудь действительно полезное по возможности в офисе, где есть порядок и заведенная процедура.

С правой стороны, на балконе первого яруса, он увидел осветителя в ожидании сигнала и, за неимением лучшего, присоединился к нему.

– Сколько времени до конца акта? – прошептал Бидл.

Техник прижал указательный палец к губам, окинул взглядом сцену и отмерил пятнадцать минут.

– Включая вызовы на бис, – едва слышно добавил он.

Сидней вздохнул и расстроенно облокотился на стену.

Артур Брайант убрал с глаз непокорную челку и спрятал сложенные листки бумаги в верхний карман пальто. Направил фонарик в другую сторону и поставил на место папки с чертежами. После смерти Орфея от рук вакханок его отрубленная голова изрекала пророчества, пока не превратилась в оракула более прославленного, нежели дельфийский, посему бог Солнца повелел ей умолкнуть. Его останки были собраны и погребены сестрами его матери, а лиру поместили на небеса, так что его жизнь началась и закончилась в одной и той же точке, образовав замкнутый круг.

Брайант злился на себя за то, что не сумел раньше распознать мифологической символики. Он подошел к двери архива и попытался ее открыть. Стараясь справиться с замком, сквозь замочную скважину увидел, как перед ним мелькнуло бледное разъяренное лицо. Секундой позже кто-то запер дверь с другой стороны, повернув в замке огромный медный ключ. В коридоре заслышался звук удаляющихся шагов. Он толкнул дверь, но замок плотно сидел в крепкой дубовой двери, и она не сдвинулась с места.

Артур выбежал в соседнюю комнату, но в ней не было выхода, лишь наполовину заколоченное окно, выходящее на улицу, до которой было четыре этажа вниз. Сердце заколотилось в груди, когда он увидел, как фонарик замигал и погас.

Держа Эвридику за руку, Джон Стикс следовал за Орфеем через лабиринт подземного царства. Земную поверхность в спектакле обозначал яркий луч прожектора, выхватывавший кусок сцены напротив группы исполнителей; таков был технический эффект, используемый для создания иллюзии дневного света. На самом верху стояла Валери Марчмонт – Общественное Мнение, чье лицо скрывала гротескная трагическая маска. Пока процессия двигалась по кругу (а у зрителей складывалось впечатление, что она восходит к поверхности земли), Общественное Мнение умоляюще предостерегало Орфея не оглядываться, если он не хочет навсегда потерять свою супругу.

Мэю казалось, что Ева Нориак чем-то встревожена. Он не знал в подробностях этого эпизода постановки, но даже из партера было заметно, что на сцене творится что-то неладное. Вот Эвридика остановилась и рывком попыталась высвободить свою руку из руки Джона Стикса. Мэй проследил за ее взглядом, брошенным в сторону колосников, но площадки подъемника были скрыты пламенем на декоративном экране, установленном на просцениуме.

В этот момент к действию пробудился Юпитер, и сцену сотряс удар молнии – яркая электрическая вспышка. Орфей оглянулся, и стоящая у могильного капкана Эвридика исчезла в грибообразном облаке дыма. На сцене враз все изменилось: Эвридика (а в действительности – ее обнаженный манекен в натуральную величину) полетела назад в подземное царство, а пара изогнутых занавесей, изображавших небесный свод, сомкнулась над ней под действием того же барабанного устройства, которое поднимало вверх боковые декорации.

Занавеси опускались все ниже, а Общественное Мнение в платье с длинным шлейфом по-прежнему стояло на вращающемся диске. Край небесного свода, утяжеленный стальным стержнем, резко падал вниз, прямо на Валери Марчмонт. Прежде чем Мэй сообразил, что к чему, тот ударил ее по лицу, вдребезги разбив фарфоровую трагическую маску и сбросив со сцены ее саму с такой же легкостью, как гипсовую копию Эвридики, но зрители ничего не заметили, поскольку на подиум вихрем высыпали девушки, визжа и высоко задирая ноги в долгожданном канкане.