Внизу на сцене Юнона пела о том, как она уступит место Меркурию. Ария выразительная, но не на уровне Генри-Холла, и если бы Закария наклонился вперед, то увидел бы, как его мать таращит глаза на других исполнителей и переигрывает: впрочем, это была оперетта, и, похоже, такая игра никого не шокировала.

Матери Майлза Стоуна тоже подумалось, что исполнительница роли Юноны переигрывает. Почему не вмешался режиссер? Как несправедливо, что она не может позволить себе сидеть в партере. Ей не разрешили, поскольку при виде зрителей на просмотре актеры тушуются. Юнона все еще надрывно пела и размахивала руками, как вышедшая из строя ветряная мельница. У Рейчел появилось желание спуститься на сцену и влепить ей пощечину. Она сбивает ее сына с толку, все это видели. Рейчел искоса посмотрела назад, дабы убедиться, заметил это кто-нибудь еще или нет, и ее взгляд упал на резкую вспышку света на балконе, расположенном над ее головой.

Закария услышал шум позади, заскрипело сиденье; он обернулся. Сначала он решил, что вернулся Ларри. Затем увидел неуклюжую, вихляющую фигуру. Бедняга был страшно изуродован и пытался что-то сказать. Его лицо – точнее, осколок лица, выхваченный из тьмы шальным лучом в комнате кривых зеркал из парка аттракционов, – вызывало в памяти грубую маску злодея ходульной мелодрамы. Жуткое, как устрашающий лик одного из дьяволов в спектакле, который играли на сцене, но ожившее. И руки. Крупные, молодые руки.

– В чем дело? Чем могу…

Закария собирался спросить несчастного, кто он такой. Он не чувствовал страха, пока не увидел, как сверкнуло раскрытое лезвие бритвы. Тогда он отпрыгнул назад. Поднял вверх руки, защищаясь, когда лезвие промелькнуло рядом. Какой-то миг ничего не происходило. Затем кожа на его ладонях разошлась на две части, как раскрывшиеся глаза. Бритва тут же взлетела выше, задела его левую щеку, переносицу, срезая мясо, мышцу и кость, вонзилась в горло, проткнула щитовидный хрящ. Расползались другие кровавые щели. По всему лицу и шее. Он ничего не видел. Сильная струя крови застилала глаза. Рука снова метнулась вперед, и Закария ощутил страшную, невиданно острую боль в горле. Трехзубая вилка вонзилась ему в шею, заблокировав гортань. Наклонившись, он слепо двинулся вперед, но тут что-то оттолкнуло его назад, Закария перелетел через ступеньку и повалился вниз, через низкий барьер балкона.

Майлз Стоун в глубине души рассчитывал встретить Рейчел в зрительном зале, но меньше всего ожидал увидеть ее сидящей в первом ряду амфитеатра и наблюдающей за каждым его движением. Этого было достаточно, чтобы выбить его из колеи. Техническую часть отработали наполовину, и Юнона все больше удалялась от него в глубь сцены, а ему не оставалось ничего другого, как, игнорируя ее, продолжать подавать свои реплики. Ева наблюдала из-за кулис. Она знала, что его мать в городе, хоть и не подозревала, что не далее как три недели назад он спал с Бекки после гала-концерта в Карнеги-Холле, в Нью-Йорке. Майлзу не было ни малейшего смысла сводить вместе мать и новую подружку: они либо тут же станут врагами, либо, что еще хуже, заключат против него альянс.

Стоун заметил, что его мать ерзает на стуле. И к тому же на голове у нее нелепая шляпка. Он старался, не обращая на нее внимания, переключиться на речитатив, но краем глаза видел, что она крутится на стуле и смотрит наверх. Казалось, на сцену она вообще не смотрит. Неужто такова ее реакция на его игру? Он взглянул на Юнону и понял, что она перехватила его взгляд на амфитеатр. Ожидая, пока техники установят сетку с облаком на ролики, он снова взглянул на мать. Та по-прежнему сидела отвернувшись. А он до того увлекся наблюдением за ней, что пропустил собственный выход.

– Майлз, когда ты наконец сосредоточишься? – послышался голос Елены. – Понимаю, сегодня тяжелый день, но нельзя же заставлять всех ждать до бесконечности.

– Безусловно, извините.

Сцену Эвридики с Юпитером в конце третьей картины сократили и перескочили на бегство из подземного царства, но лодка с Общественным Мнением, как на грех, застряла меж колосников, а оркестр, похоже, скомкал увертюру.

Фраппированный запоздалым приходом двух духовиков и тотальным исчезновением Юпитера, замененного во время прогона на коня-качалку со срезанной гривой, Антон Варисич был близок к тому, чтобы повернуться и уйти. Внезапный шум на балконе заставил дирижера оборвать оркестр на полуноте, хотя кто-то из оркестрантов не смог тотчас выполнить его указания, поскольку один из инструментов продолжал издавать пронзительный вой. В какой-то миг Варисичу показалось, что кто-то снова ненароком захлопал сиденьями кресел, и в этот день бесконечных сбоев и пауз чаша дирижерского терпения переполнилась: вошедший в легенду темперамент Варисича готов был заявить о себе.

– Мисс Пароль, – официально обратился он к Елене с нарочитой любезностью, – не будете вы столь добры подняться ко мне на минуту?

Не спеша принимать брошенный дирижером вызов, Елена Пароль выдержала паузу, затем стала пробираться к боковой стороне сцены. Она уже имела опыт работы с Варисичем и не раз сталкивалась с его вспыльчивым характером; ей было ведомо и то, что маэстро довольно отходчив. Она сознавала: дирижеру важно в очередной раз убедиться, что она улавливает зависимость режиссерского решения от музыкального аккомпанемента. Либретто оперетты регулярно обновлялось и заново переводилось, но музыка оставалась неизменной. От того, сколь скрупулезно соблюдали обе стороны данное условие, зависела плодотворность их взаимного сотрудничества. Мысленно представив себе высокий бокал «Гленфиддиха», она выдавила самую умиротворяющую улыбку. Варисич собирался возмутиться насчет присутствия посторонних на прогоне и создаваемого ими шума, но тут раздался чей-то крик. Несколько хористов указывали со сцены на середину зрительного зала.

Не успев добежать до кричащей в первом ряду амфитеатра женщины, они взглянули наверх и увидели окровавленного человека, который, потеряв равновесие, перелетел через перила балкона первого яруса и камнем рухнул вниз.

При падении нос Закарии Дэрвелла вдавился в черепную коробку. Его лицо превратилось в кровавое месиво. На лбу и скулах обозначились выпуклые кровоподтеки, сквозь изрезанную кожу проступало розовое желе десен. Челюстная кость выглянула наружу ужасающим белым контуром. Из глотки торчала металлическая вилка. Он выглядел как бутафорский демон, отправленный на склад реквизита после чрезвычайно длительного использования. В зале присутствовал медик из бригады «скорой помощи» больницы Святого Иоанна, вооруженный бесполезным металлическим чемоданчиком с креповыми бинтами, минеральными лосьонами и нюхательными солями. Спрыгнувшая со сцены Барбара Дэрвелл держала голову сына на коленях.

– Что случилось? – спросил Брайант, вошедший в зрительный зал в момент, когда сын Юноны вывалился с балкона.

– Он мертв, – выдохнула Барбара Дэрвелл. – Я взглянула наверх и увидела его. Спиной ко мне. Кто-то стоял перед ним. Кто-то высокий. Я видела, как он машет руками. Но ничего не поняла оттуда. – Она слабо махнула рукой в сторону освещенных декораций подземного царства. Капли крови забрызгали искусственную гвоздику, все еще торчащую из лацкана пиджака Закарии.

– Что это такое? – Брайант указал на вилку, торчащую из горла Дэрвелла.

– Вилка Аристея. Исчезла из сундука с реквизитом.

– Я только что был на балконе. Там никого нет. – Джеффри Уиттейкер упал на колени и пытался справиться с дыханием. – Пусть все на несколько минут разойдутся по гримерным, – предложил он. – Там больше никого не было, совсем никого.

– Откуда ты знаешь? – закричала Барбара Дэрвелл. – Как ты можешь быть уверен? В этой чертовой тьме ничего не видно!

– Я был в лестничном колодце и забежал на балкон, – объяснил Джеффри.

– Ну, я тебя не видел, – произнес Гарри.

Замечание помощника режиссера вызвало удивление Уиттейкера.

– Ты что говоришь?