Посвящается Биллу – ученому, дежурному пожарному, отцу (1923–2003)

Насколько я могу судить, все фактические подробности, касающиеся роковой недели Брайанта и Мэя в период воздушных налетов, соответствуют действительности, а вина за любые отклонения лежит на моей совести. Когда газетная информация оказывалась чересчур скудной, я полагался на материал устных расспросов, включая и воспоминания моего отца в бытность его дежурным пожарным. Хочу выразить признательность архивисту Грэму Крукшенку, открывшему для меня потаенный мир театра «Палас». Особенно теплая благодарность – моему агенту Мэнди Литтл, работавшей со мной над этой книгой, первым плодом нашего сотрудничества. Хочу также поблагодарить моего редактора Саймона Тейлора за отличные предложения и всех сотрудников издательской группы «Трансуорлд», сделавших Брайанта и Мэя достоянием читательской аудитории. Спасибо вам, Ричард, за чай и терпение, а также Джиму и Салли за то, что привели все в порядок. Желающие узнать больше о Брайанте и Мэе могут связаться со мной по электронной почте (адрес [email protected] или на сайте www.christopherfowler.co.uk.

Грохнуло чертовски сильно.

Взрыв прогремел на рассвете во вторник, на второй неделе сентября, и ударная волна прокатилась по пропахшим пивом улицам Морнингтон-Кресент. Разом завыли автомобильные сирены, из домов на асфальт попадали кирпичи, дымовая труба взвилась ввысь на сорок футов, у нескольких бродяг лопнули барабанные перепонки, две дюжины голубей растеряли перья, через окно закусочной вывалился ошарашенный рыжий кот, а прямо в лоб Папе Римскому, невозмутимо взиравшему на мир с рекламы презервативов возле станции метро, вонзились обломки черепицы, сорвавшейся с окрестных крыш.

Задрожавший от взрыва воздух, в котором мгновенно растаяла окутывавшая город зыбкая пелена безмятежности и порядка, напомнил другую бомбардировку Лондона. Тогда в заиндевевших пролетах между домами так же медленно оседали пыль и строительный мусор, усеяв мостовые и поблескивая, как семена одуванчиков в свете ясного утра. На долю секунды прошлое и настоящее слились воедино.

Чудом никто серьезно не пострадал.

Вернее, всем так показалось поначалу.

Когда в квартире сержанта полиции Дженис Лонгбрайт раздался телефонный звонок, первое, что пришло ей в голову, – мысль о том, что она проспала и опоздала к началу смены. Затем она вспомнила, что только что отметила свой выход в отставку. Годами выработанная привычка просыпаться в разное время научила ее сосредоточиваться рекордно быстро – за две-три секунды, пока звонил стоящий у изголовья телефон. Очнувшись от сна, она взглянула на будильник и прислушалась к настойчивому голосу в трубке. Поднялась с постели со стороны своего будущего супруга, постаралась тихо, насколько могла (она была неповоротлива и далеко не изящна), пройти по квартире, оделась и поехала в управление, расположившееся над станцией метро «Морнингтон-Кресент».

Вернее сказать, к тому, что от него осталось, поскольку Отдел аномальных преступлений Северного Лондона фактически был разрушен. Узкий лабиринт кабинетов, расположенных в старом эдвардианском[1] здании над станцией метро, исчез, а на его месте курились дымом изломанные пласты бумаги и штукатурки. Станция метро, расположенная внизу, не пострадала, но от отдела, успевшего стать для Лонгбрайт вторым домом, не осталось ничего.

Она прошла между пожарными машинами, перешагнула через лужи воды из вьющихся кольцами шлангов и попыталась определить размеры нанесенного ущерба. Наступившее утро было хмурым и отнюдь не предвещало солнечных просветов. Серое облако, словно крышка кастрюли, плотно накрыло прилегающие окрестности, а дождь, рассеивавший сильный туман, мешал обзору. Стальная, армированная входная дверь управления была взорвана. Когда сержант подошла к ней, пожарные пробирались вниз по тлеющим ступеням. Дженис узнала несколько полицейских, занятых разборкой тротуара и прилегающей к нему дороги, но никого из сослуживцев по отделу так и не увидела.

Под ложечкой возник зловещий холодок, едва перед сержантом замаячили желтые куртки спасательной команды, расчищающей дорогу среди развалин. Дженис просунула руку в карман плаща, вынула мобильный телефон, быстро набрала первый из двух номеров в начале списка. Восемь гудков, двенадцать, без ответа.

На домашнем телефоне Артура Брайанта отсутствовала система автозаписи. Лонгбрайт оставила любые попытки уговоров после того, как брайантовские эксперименты по «статичной волне» парализовали работу всего Британского центра телефонной связи в Регби. Она попыталась позвонить по второму номеру. После шести звонков голос Джона Мэя попросил ее оставить сообщение. Она уже собиралась ответить, когда за ее спиной раздался его голос.

– Дженис, ты здесь.

Черное пальто подчеркивало широкие плечи Мэя и молодило его (ему было около восьмидесяти – никто не знал его точного возраста). Седые волосы закрывала серая шерстяная шапка. Лицо и руки были вымазаны углем, словно он готовился к партизанской войне.

– Джон, я только что тебе звонила. Что, черт побери, стряслось? – Увидев знакомое лицо, Лонгбрайт успокоилась.

Пожилой детектив выглядел подавленным. К счастью, он не пострадал, поскольку прибыл на место уже после взрыва.

– Не представляю. Городское управление по борьбе с терроризмом категорически исключает политическую подоплеку. Никаких сигналов к ним не поступало. – Он оглянулся на разрушенное здание. – Вчера вечером я уехал из управления около десяти. Артур захотел остаться. Артур… – Мэй смотрел на взорванное здание широко открытыми глазами, словно впервые его видел. – Он вечно твердит, что сон – это лишнее.

– Ты хочешь сказать, он был внутри? – спросила Лонгбрайт.

– Боюсь, что да.

– Ты уверен, что он был в управлении в момент твоего ухода?

– Не сомневаюсь. Я позвонил ему, когда приехал домой. Он сказал, что собирается работать всю ночь. Что не устал и хочет разделаться с долгами. Ты же знаешь, каков он после серьезного расследования: откроет бутылку курвуазье и просидит до утра. Таким образом празднует победу. Сумасшествие, в его-то возрасте. Что-то странное послышалось в его голосе…

– Что ты имеешь в виду?

Мэй покачал головой:

– Не знаю. Словно хотел что-то сказать, но передумал, будто не решался говорить по телефону. Кто-то из полицейских с Холмс-роуд видел его стоящим у окна около четырех тридцати. Они, как всегда, стали над ним подтрунивать. Он открыл окно и велел им проваливать, швырнув в них пресс-папье. Мне следовало с ним остаться.