На часах была половина десятого, и несколько оставшихся исполнителей выбились из сил. Елена, развалившись, сидела в шестом ряду, допивая сотую по счету чашку чая. На сцене Эвридика пыталась подстроиться к новому исполнителю роли Юпитера, распевая «Duo de la mouche».[17] Начинающий баритон, дублер Сенешаля, в этой сцене предстал в обличье мухи и никак не мог попасть в такт, управляясь с целлулоидными крылышками сценического костюма.

– Ну хорошо, продолжим завтра в десять утра! – воскликнула Елена, хлопнув в ладоши. – Если кому-нибудь понадобится такси, дайте знать Джеффри или Гарри. – Она поднялась с кресла и пошла вверх по проходу, закурив сигарету.

– Елена! – К ней, прихрамывая, подошел Гарри. Во время обеденного перерыва он вывихнул лодыжку и весь день провел на ногах. – Пока не было сигнала воздушной тревоги, но прожекторы и пеленгаторы на Чаринг-Кросс-роуд уже включились. Почему бы труппе не остаться здесь на ночь? Можно открыть еще пару репетиционных залов. По-моему, там и постельное белье есть.

– Можешь без лишнего шума предложить девушкам, – сказала Елена, втянув благословенный дым в легкие, – а ребята пусть едут по домам. И без того достаточно проблем, не будем вводить барышень в искушение. – Она развязала платок и встряхнула волосами. – Если кто-нибудь из зрителей пожалуется, что ему приходится два часа сидеть на жестком сиденье из конского волоса, я предложу ему попробовать посидеть на нем две недели. – Она схватила Гарри за руку. – Ну, пошли. Хватит все о работе да о работе. Куплю тебе виски в этом баре для гомиков, который ты облюбовал. Если доберемся до начала налета, застрянем там на всю ночь.

Бетти Трэммел проснулась с ощущением сухости во рту и стреляющей головной болью. После репетиции «дамы и господа» из хора направились выпить во «Вкус жизни» и просидели там до закрытия. Ехать куда-либо во время воздушного налета было опасно, и она решила скоротать ночь на брезентовом матрасе в репетиционном зале при условии, что ее подруга Салли-Энн будет спать в соседнем. Нет, в одиночестве она ни за что не осталась бы. Она не то чтобы испугалась (в эти дни причин для испуга было предостаточно), просто ей хотелось с кем-нибудь поболтать. Она понимала, что вернулась в Англию не в самое удачное время, но дело сделано, оставалось извлечь из всего этого максимум пользы. Ладно, полежит, прислушается к жизни ночного города, подумает, что будет делать дальше. Вместо этого она почти тотчас же заснула и проснулась лишь оттого, что ей отчаянно захотелось пить.

Единственное окно комнаты было затемнено, а на улице стояла такая тишина, что на миг ей показалось, будто все занесло снегом. Растерев замерзшие руки, Бетти свесила ноги с кровати и поплелась к двери, у которой оставила фонарь. Она помнила, что ванная в конце коридора, и думала, что уж там-то сможет утолить жажду. Фонарь бросал тусклые желтые круги на коричневые стены. Она остановилась перед дверью в комнату, где спала Салли-Энн, и прислушалась к ее похрапыванию, затем направилась вдоль темного коридора.

«Chante, belle bacchante, – напевала она себе под нос, – chante-nous ton hymne à Bacchus».[18] Слишком много было проклятого Бахуса, подумала она, направив фонарь на дверь ванной. Голова раскалывается, а принять от головной боли нечего. Слабый свет свечи, оставленной наверху парадной лестницы, замигал и потух.

Бетти посветила фонарем вокруг ванной комнаты, проверив, что та пуста, затем закрыла и заперла дверь. Она сделала так по привычке – дома она жила с тремя братьями. Поставила фонарь на край раковины, под зеркалом, так, что его тусклый луч устремился на потолок. Пользоваться туалетом приходилось в темноте: окна не были затемнены, и Елена предупредила их, что теперь штрафы актерам придется оплачивать из собственного кармана.

Она повернула холодный кран, прислушиваясь к глухому звуку лязгающих труб, наполнила водой эмалированную кружку и залпом выпила. Вода застоялась в цистерне и была неприятной на вкус. Она скривилась и заметила, как в зеркале на ее лице замелькали тени от колеблющегося фонаря.

Детектив Мэй – красавчик, подумала она, но явно без гроша за душой, что крайне обидно, поскольку ей необходим мужчина обеспеченный. Особенно привлекало то, что он еще так молод и неиспорчен. И безусловно, она пришлась ему по вкусу. Высунув язык, Бетти увидела, что он покрыт белым налетом. Сделала глубокий вдох и задержала дыхание.

Но кто-то продолжал неровно дышать у нее за спиной.

Она еще стояла с открытым ртом, когда над ее правым плечом возникло огромное белое лицо в маске. Рот зиял кровоточащей раной, словно был рассечен резким ударом меча, зубы были неестественно крупные и кривые. Взгляд – дикий и затуманенный, все лицо испещрено лоснящимися рубцами. Надо лбом – полоска оголенного, потрескавшегося черепа. Он картинно тянул к ней руки в кровавых язвах, как в кадре из какого-то давнего фильма с Лоном Чейни[19] или в сцене из «Ада» – только такого, каким его увидел Данте, а не Оффенбах. Чем-то напоминая несчастного инвалида Первой мировой войны, получившего больше увечий, чем кто-либо из старых вояк, что торгуют на улицах карандашами.

Бетти закричала так громко, что заглушила стук упавшего в раковину фонаря. Последнее, о чем она успела подумать, прежде чем потеряла сознание, была досада на то, как глупо она распорядилась своими вокальными данными – всего за несколько дней до судьбоносной премьеры.

Брайант услышал крик и побежал на него, освещая путь фонарем, но вынужден был остановиться и повернуть назад, увидев, что вышел к двери левого прохода, наглухо забитой и закрашенной. Еще минута ушла на то, чтобы взлететь по лестнице на балкон. Подруга Бетти Салли-Энн проснулась и, вопя, трясла ее за плечи и размахивала руками.

Брайант распахнул дверь ванной комнаты и помог Бетти встать на ноги. Когда он отвернул кран и брызнул холодной водой на ее лицо, Салли-Энн вцепилась ему в плечо.

– Оно побежало на лестницу, – завопила она, указывая на дверь.

Брайант понимал, что ему следует ринуться и догнать злодея, но эта идея была ему явно не по душе. Он подбежал к лестничной площадке и посмотрел наверх в темный проем.

– Куда, наверх? – спросил он.

– Да, да, скорее, хватайте его! – Паника Салли-Энн передалась очнувшейся хористке, и теперь они вместе запрыгали по полу, суетливо размахивая руками.

Брайант с неохотой поднимался по лестнице. На лестничной площадке было так темно, что у него появилось ощущение клаустрофобии. Высоко подняв фонарь, он осторожно двинулся вперед и оказался в пустынном коричневом коридоре с запертыми дверями офисов. Он направил фонарь в противоположную сторону. Там тоже никого не оказалось. Однако, вернувшись назад, увидел широкую спину человека, заворачивающего за угол на расстоянии пятнадцати ярдов.

Откуда, черт возьми, он здесь взялся, спросил себя Брайант. Коридор был пуст. Как тот мог видеть в темноте? Он устремился за исчезающей фигурой. Дошел до угла, остановился и предусмотрительно посветил вперед фонарем, втайне надеясь на то, что если там еще кто-то стоял, то свет его спугнет и он убежит. Жаль, что рядом не было Мэя; крепкий, разумный, отважный, он бы поддержал его…

Помахав лампой достаточно долго, Брайант наконец завернул за угол.

И оказался в дюйме от белого лица с вытаращенными глазами. Он закричал, лицо под маской закричало, и Брайант в ужасе выронил лампу.

К счастью, у нее оказался надежный фитиль, так что горящее масло не расплескалось вокруг, но огонь все равно погас. Целую минуту Брайант потратил на то, чтобы дрожащими пальцами нащупать лампу в темноте и снова зажечь, и тогда увидел, что сидит на полу напротив простершегося во всю стену зеркала.

Откуда-то сверху, из-под самой крыши, он услышал звук стучащих по стальным ступеням ботинок и хлопок металлической двери. Тот, за кем он гнался, оказался теперь заперт снаружи, на крыше, без малейшего шанса спуститься вниз. «Слава богу, – подумал Артур, приглаживая волосы и поправляя на себе одежду. – Скажу девушкам, что спугнул его».