– Никак не узнал, сказал, что в голову пришло. Вот и все. Ты читала мою записку?
– Читала, – грустно улыбнулась она, – Так значит, теперь ты – жертва?
– Жертва, не жертва, этого я не знаю. Но вот, думаю, ты сможешь мне кое-что рассказать.
– Может, и смогу. Но для начала должна тебя предупредить, находясь здесь, ты очень рискуешь. Но еще есть время уйти.
– И чем же я рискую, позволь узнать?
Василиса вышла из круга света и отошла дальше к стене, туда, где располагался камин, заполненный холодными углями. Она распечатала лежащую на камине пачку, достала тонкую лучину дамской сигареты и закурила. Только сейчас я заметил стоящий на ломберном столике человеческий череп. Череп оказался пепельницей.
– Тебе повезло, что Хозяина нет в поселке. Если бы он узнал про твои выходки на фабрике, а потом узнал, что ты был здесь, то он тебя скормил бы свиньям, – сказала Василиса, – и не смейся. Я если и преувеличиваю, то совсем немного. Весь поселок принадлежит ему. Туземцы боятся его жутко и молятся на него, что папуасы на транзистор.
– Фестиваль – тоже за его счет?
– Конечно. Холопам тоже ведь иногда нужен праздник. Выплеск либидо, как по Фрейду… Ненавижу этот фестиваль.
– А ты жестокая.
Она опять усмехнулась и ничего не ответила. Вместо этого подошла к окну и выглянула во двор, через стекло.
– Вся прислуга отпущена на ночь на праздник. Придут пьяные только под утро. В доме только мы и Гаврюша. Но все равно опасно. Если вдруг кто заметит…, – тут Василиса повернулась ко мне и провела большим пальцем по горлу – предельно понятный жест.
– А где хозяин?
– Далеко. На семинаре по вопросам зерновых на Кипре.
– Вот уж не знал, что там зерновые выращивают… А как насчет Гаврюши?
– Гаврюша? Нет, ни за что. Можешь на него положиться. В подтверждение слов Василисы, возник и сам Гаврюша.
Рваное тряпье он сменил на красную лакейскую ливрею с золотыми галунами. Волосы напомадил. Через руку у него была элегантно перекинута белоснежная салфетка. Выглядел он теперь почти щеголем, и у меня вдруг возникло смутное ощущение чего-то знакомого.
– Я нигде не мог его видеть?
Мне не ответили.
– Кушшааать… поооаа… поааа…
– По-да-но, – ласково подсказала Василиса.
– Поооааадаааннно, – довольно повторил карлик.
– Вот умница… Иди, поешь с дороги, – сказала мне Василиса. – Заодно подумай, так ли тебе нужно знать лишнее.
Гостиная, в которую провел меня Гаврюша, по-европейски была соединена с кухней. Здесь, в отличие от комнаты, из которой я пришел, не было ничего странного: работал кондиционер, ритмично пульсировал оранжевый огонек на экране мини-кинотеатра, в углу расположился заваленный подушками диван, над ним в строгой раме висела гравюра Гойи – «Капричос». Сон разума рождает чудовищ.
Посредине гостиной стоял овальный стол, сервированный на одну персону. Разноглубокие тарелки, фужеры, стаканы и рюмки выстроились на нем, как ракеты на фантастическом космодроме.
Карлик угодливо пододвинул мне стул и, топая ножками, побежал на кухню. Вернулся оттуда с тарелкой густого, наваристого борща и со штофом водки на подносе, поставил все передо мной. Достал из кармана деревянную расписную ложку и торжественно вручил мне.
– Гаврюша, как ты оказался в этом доме? – спросил я. Карлик вновь, как и на пригорке перед особняком, поднес палец к губам:
– Глууххх и нееамм.
– Понятно все с тобой.
Откуда-то проворный карлик притащил похожий на менору серебряный подсвечник. Зажег парафин и зачем-то выключил электричество. Закончив меня обслуживать, он исчез, оставив на столе серебряный колокольчик.
Я был голоден, а от борща шел вкусный запах. Пренебрегая правилами этикета, с которыми, впрочем, я был знаком весьма шапочно, принялся с жадностью поглощать пищу пока на дне тарелки не осталось только вареное свиное ухо. Я взял трезубую рыбную вилку и поддел его. Под ним, на фарфоре, оказался рисунок свирели.
Отодвинув тарелку, я откинулся на спинку стула. Попытался проанализировать разговор с Василисой: пугает меня опасностями, недоговаривает, будто скрывает – подумай, мол, надо ли тебе знать лишнее и все такое. Прямо готический роман какой-то. Не Василиса, а Анна Радклиф. Не иначе тронулась со скуки в этом своем поселке: мания величия и параноидальный синдром.
Впрочем, пора было звать леприкона. Я позвонил в колокольчик. Из темноты, как будто он никуда и не уходил, возник карлик. Его лицо, освещенное свечами, стало похожим на Луну.
Гаврюша снял со стола подсвечник. Молча и спокойно, как на станции, взял меня за руку и повел обратно в комнату с коврами и чучелами. Там меня ждала Василиса Она опять курила. Гаврюша передал ей менору.
– Ну что, готов?
– А у меня есть выбор?
– Уже, по-моему, нет.
– Тогда готов.
– Идем.
Василиса открыла дверь, через которую мы с карликом попали сюда со двора, поманила за собой. Опять начался спуск.
– Куда мы?
– Ты ведь, кажется, узнать что-то приехал.
– Ну, да, типа того.
– Тогда молчи и не задавай вопросов.
Я думал, что мы окажемся в гараже, но лестница где-то неуловимо свернула, и теперь мы стояли в винном погребе. В нишах можно было разглядеть покрытые плесенью бутылки. Там они покоились, как гробы в склепе. Изысканные трупы предпочитают молодое вино.
– За мной, – скомандовала Василиса.
Мы остановились перед металлической дверью с кодовым замком.
– Ты в Ленинграде, в кунсткамере был? – Нет.
– Значит, можешь туда и не ездить.
Василиса заученным движением набрала пароль. Порядок цифр она и не думала скрывать: 20041889. Дверь бесшумно распахнулась. Каморка за нею осветилась мерцающим светом меноры.
Все стены занимали ореховые полки. На них расположились пузатые склянки.
– Бери подсвечник, – сказала Василиса, – И смотри, чтоб не стошнило.
Я поднес подсвечник к полкам. Банки были заполнены розоватой жидкостью. В них непринужденно, будто законсервированные огурцы или помидоры, плавали заспиртованные уродцы: щенки, сросшиеся головами; шестиногая овечка; какое-то скопление шерсти и клыков; раздвоенная гадюка; скелет чьей-то лапы с десятью фалангами. Хорошо подготовилась к зиме семейка Адамсов, ничего не скажешь.
– Ого! – только и вырвалось у меня.
– Хозяин просто помешан на уродствах. Настоящий компрачикос.
– И давно это с ним?
– Не знаю. Не отвлекайся. Теперь – главный гвоздь программы! – нарочито весело произнесла Василиса.
Она извлекла из кармана халата ключ и открыла стоящий на голом полу сейф. Я поднес свет. И сразу же отпрянул назад. В банке плавало Что-то. Что-то похожее то ли на дельфина, то ли на человека. Плавники, детские ручки, обезьянья голова.
– Это что? В смысле кто?
– Это, дорогой, как в сказке, – голос Василисы задрожал. – Родила царица в ночь не то сына, не то дочь, не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку…
– Так это… Это…
– Это наш с Ф. ребенок.
Я чуть не уронил подсвечник. Потом сел на пол, чтоб самому не упасть.
– Главный экспонат Его коллекции? – растерянно спросил я.
– Ошибаешься. Главный экспонат Его коллекции – это я.
Я посмотрел на Василису. Если и было что-то противоположное уродству, то это – она.
– Ты не понял, – поймала мой взгляд Василиса. – Со мной все в порядке, хвоста у меня нет. Хозяин ждет от меня совсем другого.
– Чего?
– Вот этого, – она кивнула в сторону склянок.
– Так ты чего, как инкубатор, что ли? – догадался я.
– Что-то вроде, – пожала плечами Василиса.
– Ну и как успехи?
– Пока никак.
– Как ты сюда попала?
– Я еще, когда беременная ходила, почувствовала, что с Домом что-то не так. Женщины всегда чувствуют лучше вашего, особенно беременные. Потом сходила на УЗИ. Узнала, думала – удавлюсь. Главврач, скотина, старый хрен с бородкой – точно такой, как их по телевизору показывают, подошел, сказал: есть человек, может помочь. Так я здесь и очутилась.