Аня купалась только два раза. Плыла очень по-женски – так, чтобы не намокла прическа. Стили хозяйки и ее собаки чем-то роднились.

Однажды мы видели охотников – они шли по берегу в сторону затоки с ружьями и патронташами, и у них тоже были спаниели. Кид, отряхиваясь на ходу, бежал нюхать охотничьих сук. Но суки на него злобно рычали – они не любили штатских спаниелей. А Аня не любила охотников. Каждый раз, когда по поверхности водохранилища до нас доползали хлопки выстрелов, она вздрагивала и морщилась, будто увидела раздавленную самосвалом кошку.

Когда солнечная активность достигла пика, мы вернулись в коттедж обедать. По дороге я все время отставал, потому что шел босиком и решительно не хотел обуваться. На кухне Аня поставила наполненную водой кастрюлю на плиту, которая соединялась с парой газовых баллонов, а меня послала в чулан принести лавровый лист. В чулане я не нашел лаврового листа, зато там были жестяные цилиндры опрыскивателя, спущенная надувная лодка, спиннинги, удочки, ласты и маска.

Я сообщил Ане, что собираюсь отправиться ловить раков, пока та готовит обед. Я захватил ведро, ласты и маску, взял с собой Кида и вновь отправился на искусственное море. Сергей Алексеевич оказался прав – раков и впрямь было много. За неполный час я наловил почти целое ведро. Работая ластами, я плыл над ними в прозрачном пространстве, словно «мессершмидт», а они ползли по дну, как солдаты, испугавшиеся бомбежки. Любопытный спаниель полез в ведро и один рак больно цапнул его за нос.

– Ничего, дружище, – сказал я собаке, – Этого гада я запомнил. Мы съедим его первым.

Когда мы с Кидом вернулись, Аня на нас немного обиделась. Мы пропадали слишком долго, и приготовленный ею суп перестал быть горячим, а был только теплым, как и все вокруг. На поверхности супа появилась еле заметая пленка жира. Посреди нее плавала половинка вареного яйца. Суп пах щавелем.

После обеда, не доверяя Ане, я принялся варить раков в ведре. Раки, как и положено, были eine живы, когда я их бросал в кипяток, и там они умирали смертью Святого Лаврентия.

Аня есть раков почему-то отказалась, и я их потреблял в одиночестве. Их красные панцири и высосанные клешни осенью пойдут на перегной для растений. Мне было жаль, что пива нет. Членистоногие».

…Мы лежали на пирсе, кутаясь в пледы, потому что после сумерек стало прохладно. Ветер разбередил на воде волны, и они еле слышно исчезали, столкнувшись с ржавыми сваями пирса. Наша собака охотилась вдоль берега на сверчков и саранчу. Звезды над нами были красивые, как тлеющие в снегу окурки.

– Это Полярная звезда, – показала Аня на яркую горящую точку в фиолетовом небосклоне. – А под ней Малая Медведица. Ее всегда видно хорошо. Большую видно тоже, но лучше всего на нее смотреть в марте. А вон – Андромеда и Гончие Псы. А это – Кассиопея. Самый мощный источник радиации в известной людям Вселенной, честно.

– Откуда ты все это знаешь? – спросил я. – Я ничего не понимаю в звездах и даже не замечаю их.

– Папа любил мне про них рассказывать. А это видишь? – Аня опять указала куда-то пальцем.

– Где? Ничего не видно.

– Ну вон, там, куда я показываю. Знаешь, что это?

– Нет.

– Это Уран. Люди долго считали его самой обыкновенной кометой, и только потом догадались, что это планета. Сегодня ясная ночь и Уран можно увидеть. Здорово, правда?

– Да, – кивнул я, хотя ничего не увидел. Интересно, есть ли у Урана фазы?

Take a look to the sky just before you die. Из-за этой песни я стал читать Хемингуэя. Я смотрел на Луну, вглядываясь в дугу старого месяца.

– Уран – отец богов, титанов и циклопов, – произнес я. – Он ненавидел своих детей, и дети восстали против него. Серпом из седого железа его оскопил его сын Кронос. И Уран проклял своих детей…

– Зачем ты это говоришь?

– Не знаю. Просто так. Луна сегодня очень похожа на серп.

– Уже поздно.

– Да, уже поздно, – согласился я.

Мы свернули пледы и медленно побрели с пирса. Аня меня взяла за руку, и мне стало приятно. Когда мы шли через дубовую рощу, Аня сказала, что в ней водится много ежей и очень странно, что мы не повстречали ни одного. На улице с коттеджами нам попалось пару прохожих, и Аня с ними здоровалась. Может, это были ее давнишние соседи, а может, в поселке было принято здороваться со всеми. Я не знал – лиц было не разглядеть.

Потом Аня жарила на кухне картошку, а я сидел на крыльце и играл с Кидом. Он где-то нашел оторванную голову куклы. На резиновой голове еще оставались клоки волос, а один глаз выпал. Я кидал в сад голову, как мячик, и спаниель с лаем бросался за апортом в темноту, и приносил мне его обратно. Очень скоро голова куклы покрылась собачей слюной, а на ее щеках появились вмятины от клыков.

После вкусного ужина, мы с Аней попрощались на ночь. Она осталась спать внизу, в большой комнате, а я отправился наверх в мансарду. Когда я с матрасом в руках поднимался по лестнице, то мне было слышно, как Аня молится. И мне показалось, что молится она и обо мне тоже…

Но спать совсем не хотелось. Засыпать на отдыхе в полночь, в такую рань, – это пошло. Сквозь открытые ставни, со стороны спортивного лагеря доносился гул дальней дискотеки.

– Hey girls, hey boys, superstar djs, here we go! – пели «Chemical Brothers».

В сельской местности я всегда чувствую себя столичным парнем, и меня терзает зуд приключений. Я оделся, спустился через окно на навес веранды, оттуда спрыгнул на землю, потом пересек сад и вышел за калитку. Я направился вверх по улице мимо темных коттеджей. Покинул пределы поселка, свернул на звук дискотеки по направлению спортивного лагеря, и двинулся между поджелудочной железой затоки и полем подсолнечников с запечатанными бутонами…

Я явно недооценил уровень распространения звуковых волн в атмосфере. Я шагал уже три четверти часа, а спортивный лагерь и не думал материализовываться. Диджей, тем временем, объявил последний на сегодня танец, белый танец.

– Та-а-ам для мен-я-я гори-ит оча-а-аг, как вечный зна-а-ак забытых и-и-и-и-и-исти-ин!!!

С очагами цивилизации на проселке было туго, что касается истин – то и вовсе беда. Дискотека умолкла, и ди-джей пожелал всем доброй ночи. «Пройду еще десять телеграфных столбов, – подумал я, – а потом поверну обратно». Добравшись до седьмого телеграфного столба, я заприметил турбазу «Кристалл» и вошел в ее ворота. За воротами стоял запах желудей, потухшего костра и средства от насекомых. Свет горел только в сарайчике дежурного. На дощатой террасе, под жестяным колпаком фонаря, кружила вьюга комаров. На стенде, прикрепленном к сараю, два пловца то ли демонстрировали технику спасения утопающих, то ли боролись за активную позицию.

Дверь сарая была отворена. Я зашел внутрь. На фанерных полках размещались подушки, матрасы, простыни, тарелки, кастрюли, сковородки, шампуры, примусы, кипятильники. В углу тощая рыжая кошка вылизывала свою короткую шерсть. За столом, уронив голову на сложенные руки, спал человек в тельняшке. Электролампочка, свисающая на белом шнуре, ясно озаряла его темя.

– Доброй ночи, – сказал я.

Человек лениво оторвал голову от стола, и глаза его были мутными, как скисшая ряженка.

– Нету катамаранов, сколько раз повторять, – сказал он и опять уронил голову па стол.

– А самогон есть? – спросил я.

– А деньги? – не отрываясь от стола, переспросил дежурный.

– Не вопрос.

– У Борисыча есть все! – человек внезапно оживился и вскочил на ноги, задел макушкой низко висящую лампочку, и лампочка закачалась маятником, а по сарайчику заметались теки.

– У Борисыча есть все! – напомнил он, – Как в этой… Как ее, черт?

– Как в Греции, – подсказал я.

– Вот-вот, как в ней самой.

Борисыч сделал несколько приседаний, энергично размял локти, будто на утренней зарядке. Потом подошел к фанерной полке, снял оттуда подушку и кинул ее в умывающуюся кошку. Кошка закричала: