И Джейм жила там тоже — со времен бегства из Гиблых Земель и до последних двух лет.
Теперь в это трудно поверить.
Половину своей жизни она провела в тех темных залах, но представление о большей части того времени было все еще размыто, как расплывчатые картинки из дурного сна. Заставили ли ее всё забыть или она сама защищала себя? Иногда Джейм удивлялась: неужели все это действительно когда-то происходило с ней?
Когда она наконец-то вернулась назад в свой старый дом два года назад, то не помнила ничего из десяти лет, прошедших с момента изгнания. С того времени обрывочные воспоминания начали возвращаться, как куски старой темной песни: обучение бою Сенеты на черном полу с изумрудными прожилками в Главном Зале Дома Мастера под взглядами мертвых флагов Норфа; уроки чтения Рун Мастера по Бледной Книге в библиотеке, тома в которой скользили и перешептывались на полках; Великий Танец, который до нее исполняла ее тезка и в котором ее тренировали золотоглазые тени; ужас понимания, что ее готовят к тому, чтобы занять место Плетущей Мечты.
Только много позже девушка узнала, что это последнее не просто совпадение.
Геридону нужен был кто-то пожинающий для него души, чтобы он мог сохранить себе и бессмертие, и человечность, несмотря на растущий голод Тени. Что бы там не думал Женский Мир, сестра-супруга Мастера была всего лишь орудием, не осознающим зла, которое супруг просил ее вершить — пока не стало уже слишком поздно. Падение Джеймсиль было не окончательным, и в конце она все-таки спасла себя, искупив вину. Она заплатила жуткую цену. Столь огромное злоупотребление силой раскололо ее сущность, открыв пропасть в хаос за ее пределами, так что души, к которым она прикасалась, безвозвратно затягивало в бездонную воронку. Но прежде, чем наступила эта последняя стадия, Геридон послал сестру-жену к изгнанному Серому Лорду Гансу, специально для того, чтобы она зачала собственную преемницу. Джейм была тем ребенком, которого хотел Мастер. По крайней мере, так ей говорил ее учитель, Сенетари Тирандис. Никто не ожидал, что родятся близнецы. Впрочем, Геридон не рассчитывал также, что Тирандис научит новую Джеймсиль не только искусству Сенеты, но и чести. И когда пришла ночь посвящения, девушка полоснула ножом по руке, потянувшейся к ней из-за красных лент полога брачной постели, и через Барьер сбежала обратно в Ратиллен, прихватив с собой Книгу в Бледном Переплете.
Таким образом, она оказалась вновь в Гиблых Землях, ничего не помня из прошлого, разыскивая своего брата-близнеца, который не шевельнулся и не помог, когда отец выгонял ее из дома, и которого она все-таки все еще любила как половину своей собственной души. Но все в замке были мертвы, убиты отправившимся на поиски беглянки Мастером; все, кроме Тори.
Попытки найти брата продолжались еще два года, и за это время она успела даже какой-то срок побыть вором в прекрасном, наводненном богами городе Тай-Тестигоне.
И вот теперь она наконец-то тут, в родовом поместье, и брат оказался вдруг не только Верховным Лордом, но и (благодаря замедленному течению времени в Доме Мастера) на десяток лет старше сестры. И его не было рядом. Судя по его длительному отсутствию, он предпочел бы, чтобы она оставалась потерянной. Некоторым образом и Джейм жалела, что этого не произошло, но она все-таки была кенциром. Она принадлежала своему народу. Не более получаса назад в мозгу мелькнула мысль, что она, может быть, стоит на грани вторичной высылки. Если ее прогонят снова, теперь из самого сердца Кенцирата, то куда же податься?
В памяти послушно всплыла картинка: покрытое снегом поле высоко в горах, Хмарях, разверзшаяся расселина, срывающаяся в громыхающую пустотой бездну. Почему она вдруг вспомнила об этом? Ах, понятно. Над гобеленом — деревянный бордюр, на котором застыли вырезанные играющие большие коты — аррин-кены, третьи из Трех Народов, образующих Кенцират, бывшие когда-то судьями. В ночь Падения многих из них ослепили горячими угольями, потом освежевали в Главном Зале, и их шкуры до сих пор лежат там, прикрывая холодный очаг. Оставшиеся в живых бежали в Ратиллен. Но тысячу лет назад они удалились в глушь. Резчик наверняка никогда не видел ни одного. Джейм видела. В Хмарях, на краю пропасти, Иммалай Молчащий сорвал покровы с сумеречных лет в Доме Мастера, наложивших печать Тьмы на девушку:
«Дитя, ты извратила Великий Танец, как это сделала до тебя твоя тезка. Ты унизила авторитет жреца и злоупотребила Рунами Мастера. Мы делаем вывод, что ты действительно Темная, по обучению, если не по крови, ты балансируешь на грани безумия…»
Тихий голос, звучащий в сознании, — общий голос всех разбросанных по миру аррин-кенов, сотканный из шепота хор силы, судящий ее.
Но, в конце концов, она сама вынесла себе приговор. Она и вправду сделала все это и, наверное, еще много чего — теперь забытого. Джейм могла бы оправдываться, что ее вовлекли во Тьму, заставили учиться против воли, что все это не ее вина. Она могла бы упрекнуть и свою кровь шанира, которая сделала все свершенное возможным. Вместо этого она выбрала единственно верное решение — взять на себя ответственность за свои действия, прыгнуть в пропасть и умереть, если потребуется.
Не потребовалось. Иммалай отмахнулся от остальных, приостановив судилище.
«Непадшая Темная; невинная, но не незнающая…»
Тут было что-то, полагала Джейм, в чем воплотился парадокс, заставивший приостановиться даже аррин-кена. Несмотря на все мрачные вещи, которым ее научили, несмотря на глупости, которые она успела натворить, она все еще не пала и не потеряла чести. И будет проклята, если позволит кому-нибудь подтащить себя к краю.
А еще она никак не могла отказаться от Жура. Джейм оглянулась на пройденный путь, на косо висящие двери длинного коридора, полуутопленного в пыльной полуночи. Стражники могут попытаться последовать за ней. Вряд ли у них много шансов, ведь в закоулках этих пустых залов она ориентируется лучше, чем кто-либо еще, — благодаря целой зиме непрерывных исследований. Нет, никто не отберет у нее Жура этой ночью, разве что они сами наскочат на поисковую группу. И все-таки лучше пошевелиться.
Джейм отодвинула гобелен в сторону. Позади была дверь, а за ней, под мрачными тенями Троп Призраков, и сам залитый луной сад.
Его окружала высокая глухая стена. К северному краю прижались какие-то светлые цветы в форме колокольчиков, но высотой в три фута, собранные в кисти и с загнутыми, как скорпионьи хвосты, пестиками. Еще там был кружевной серебристый тысячелистник, белые ноготки и дикие ромашки, уже склонившие головки перед надвигающейся ночью, и еще дюжина различных цветов — все белоснежные. Маленький ручей струился в южном конце сада, появляясь из туннеля во внешней стене и ныряя под землю рядом с внутренней, чтобы присоединиться к подземной канализации крепости. По ту сторону, рядом с южной стеной, из последних островков талого снега поднимались резные спиральки молодого папоротника. Белые цветы слабо мерцали в сумерках (лишь на тысячелистнике бутоны еще не распустились), и белые мотыльки плясали над ними, рассыпая с крылышек блестящую пыльцу.
Жур с взволнованным поскуливанием прыгнул и зарылся в густую траву.
Джейм пошла за ним куда медленнее. Соблазнительно провести тут ночь, как она, сбежав от Калистины, уже когда-то в прошлом делала, но не хочется приносить сюда свои кошмарные сны. Сад дремал сам в себе, посещаемый не столько привидениями, сколько полустершейся собственной памятью. Напротив южной стены висел почти превратившийся в лохмотья мертвый флаг. На нем проглядывало нежное, едва различимое лицо, истончившиеся нити не скрывали каменной кладки. Это, без сомнения, было лицо Норфа, только Джейм не знала чье, а тем более — почему портрет оказался тут, изгнанный из ряда фамильных знамен, вывешенных в старом замке. Нет, надо покинуть сад и оставить эту леди в покое сегодняшней ночью. Нагнувшись, девушка сорвала несколько юных побегов белых примул. Блики дрожали на чуть распахнутых весной бутонах, пыльца в чашечках светилась. Окруженная ореолом жаждущих мотыльков и сопровождаемая сопротивляющимся барсом, Джейм вышла на Тропы Призраков.
