— Малышшш-выкорррмышшш! — Низкое ворчание, губы почти не двигаются — так почти у всех на уровне душ. — Убирррайся! Мой очаг! Моя леди!
— Н-но, Серод, она нуждается во мне…
— Нет! — Клыки обнажены. — Нужен я. Больше никто. А ты никому не нужен, тебя никто не хочет, кррроме пррро-глотов-жрррецов. Марш на свое место, попик!
Так его поначалу называла Норф, с не меньшим презрением. Киндри сжался, желудок скрючило памятное чувство своей никчемности, еще неистовее стало желание сбежать от него в садик своей души. Как он мог даже надеяться с возрастом отделаться от Глуши? Слишком долго он был среди жрецов, стал их нераздельной собственностью, — он, кому не с чего было начинать.
— Выкорррмышшш, — шипел пес, глаза сверкали голодной яростью. — Жалкий ублюдок-шаниррр…
Как подчеркивается незаконность — это нажим на кого-то, кому еще менее повезло с рождением… Киндри заставил себя поднять голову и вновь перейти к наблюдению. Ябеда, доносчик, змея, дворняжка, Серод питался слабостями других… чтобы укрыться от снедающего его чувства собственной негодности.
Понимание притушило панику Киндри. Как толчок — он осознал, что так же все его детство играла с ним леди Ранет, твердя снова и снова, какой он хлам, отребье, тыча носом в позор рождения до тех пор, пока он не перестал чуять что-либо другое, кроме запахов своего сада, в котором можно было укрыться. А от какой слабости пыталась спастись она, унижая мальчика? Какой же он был дурак, позволив так долго издеваться над собой!
Возмущенный, Киндри обнаружил, что уже стоит на ногах, он не помнил, как поднялся. Теперь он видел то, что человек-собака стерег и одновременно прятал: в гнезде из шкур аррин-кенов спала вторая бледная фигура, частично облаченная в доспехи из кости раторна. Нет, не совсем доспехи. Даже совсем не доспехи. Маска, ворот, нагрудная пластина, рукавицы, ножные латы — все это вырастало из худенького тела, как у молодого раторна, и, как и у еще несозревшего жеребенка, не все пластины полностью перекрывали друг друга. Из-под зазора на скуле струилась густая струйка крови. Костяной корсет, стягивающий маленькие груди, вздымался и опадал в мерном ритме двара.
Ага.
По залу пролетело эхо, принесшееся извне, долгое, искаженное:
— Но… но… но…
Дыхание спящей изменилось, стало тяжелее; девушка начала просыпаться.
На морде человекопса появилась волчья ухмылка.
— Рррвется. Убирррайся, пока можешь, беловолосый! Громче, ближе:
— Норррррр…
Усилившийся ветер оттолкнул Киндри и тут же пихнул его вперед, чуть ли не в пасть Серода. Позади флаги хлопали по стене вытканными руками:
«Бегиии пррррочь!» — крики их были звуками рвущейся материи.
— Да, — выдохнул (волей-неволей) Киндри. Есть ли у него, недоучки, шанс справиться со столь сложным, столь злокачественным образом души?
Но если он отступит сейчас, то будет убегать всю оставшуюся жизнь. Где найдется такой темный угол, в котором можно было бы спрятаться от себя самого? У него больше нету спасительного садика. Иштар сжег мосты. Бежать — или наступать. Но чтобы продвинуться вперед, сперва надо укротить свои страхи либо отделаться от них.
«Никчемный ублюдок…»
Нет. Посмотри на Серода, дворняжку в душе потому, что он согласился с таким приговором. А ты, Киндри? Подобострастный трус с брюхом, набитым смертью, позорящий свой Дом и себя. Желудок перевернулся от этой мысли, но на сей раз он не стал ничего загонять обратно. Его рвало, снова и снова. Больше никаких потаканий слабостям, и нет больше оправданий. Отрыгнуть их все.
Подвывая, человек-собака в безумном бешенстве голода шлепнулся на пол, пытаясь подхватить на лету и съесть бурлящую массу. Киндри отодвинулся, ноги едва держали его.
— Ффффф…
Дыхание спящей и звук слились в свистящий ветер, порыв ткнулся в лицо, растрепал волосы. По шерсти аррин-кенов пробежала рябь. Колыхнулись флаги. Лекарь дотронулся до прохладной кости треснувшей маски.
Ничего.
— Фффффф. — Зов, вздохнув, умер. И тут же где-то вдалеке вновь воскрес и накатился вздыбившейся волной на берег: — Но… но… норрррр…
Почему не сработала сила целителя? Что он делал неправильно? Разорванные знамена усмехаются на стенах: ошибка, глупая ошибка.
— Отчего они счастливы?
И тут он, кажется, понял. Снова обман.
— Слушай! — Он закричал, перекрывая приближающийся рев «прибоя». — Эти флаги не часть твоего прибежища души! Возможно, и сам зал тут совсем ни при чем. Это ловушка, чтобы заставить тебя думать, что Тени еще владеют тобой, но ты же тут, и на тебе доспехи. Так сражайся, слышишь? Сражайся!
Он надрывался, но его должны были услышать. Кость под рукой начала срастаться. За спиной нити флагов распутывались на ветру, кружащиеся сети понеслись, будто кто-то закинул их, чтобы поймать лекаря. Зеленое кружево света легло на темный пол. Еще секунду…
— Ффффф!
Глаза под маской, моргнув, открылись: бессмысленное серебро, чистейшее отражение души. Белая вспышка. О нет… Только не снова…
Треск!
Боль. Смятение. Удар костяного кулака, выкинутого инстинктивно, отправил лекаря в полет — сквозь лес обожженных сучьев? Нет, в камин. Нет, в черную комнату, где человек с серебристыми глазами оторвал взгляд от светлой книги и улыбнулся (добро пожаловать в семью, кузен). Он врезается в железную заднюю стенку очага. Нет, проваливается насквозь, выпадая из потайной двери в… в…
Зелень и белизна самоисцеления. Дикие анютины глазки, кивающие головками ночи, белое цветение трав, белые мотыльки, танцующие в лунном саду его души.
Дома. Цел. В безопасности. Теперь спать. Спать.
Глава 4
Джейм пробивалась наверх сквозь толщу сна с криком:
— Кто зовет Норф? Кто? Шип?
Холодные руки удерживали ее. Над девушкой склонилось мертвенно-бледное лицо прокаженного, шелушащееся самой смертью.
На мгновение Джейм почувствовала себя вновь под рухнувшими стенами своего старого замка, на нее навалилась тяжесть мерлога, готового вонзить гнилые зубы ей в руку.
— Не надо, — сказала Зола.
Подавив все инстинкты, Джейм втянула когти.
«Но ведь на меня кто-то напал, — подумала все еще не вполне очухавшаяся от сна девушка. — Кто?»
Лежащий рядом Жур потянулся всеми лапами.
Ох бог, наверняка нет.
Барс дернулся и захрапел. Теперь она вспомнила, как он попытался проникнуть вслед за ней в глубины двара, и остался жалобно скулить в верхних его пределах. Очевидно, кот все еще там.
Руки и ноги онемели от сна, и двигаться было довольно тяжело — в кожу впивалось множество невидимых иголок.
Она ударила… Кто-то отлетел назад…
Через плечо мерлога Джейм увидела приземистую наковальню на пеньке железного дерева. Один из выступов тускло поблескивал.
— Ах черт, — пробормотала девушка, стряхивая руки Золы и вставая на шаткие ноги.
В расколотых полосах света, проникшего через зарешеченное окно, Кирен нагнулась над Киндри.
— Я не должна была настаивать! — тихо твердила себе лордан. — Лекарь и Карающий… Нет!
Рука Джейм замерла в воздухе.
Индекс отпихнул ее в сторону и прижал комок паутины к затылку шанира, чтобы остановить кровотечение.
«Кири права», — подумала Джейм, откидываясь к стене. Для нее опасно прикасаться к шаниру, когда он столь уязвим. Будь проклят ее ядовитый образ души!
Но кто-то (Киндри?) сказал что-то насчет того, что это только ловушка. Что он имел в виду? Она пыталась поймать быстро ускользающую, как тающий сон, память. Детали уже стерлись, но намек остался. Он подразумевал обман, помещенный на самом внутреннем и личном уровне, жульничество, проникшее под самую кожу. О, если бы так, если бы она могла отречься хоть от какой-нибудь частички того жуткого призрачного зала!..
«Спокойнее», — образумливала она себя. Какова бы ни была правда, она не может быть простой и так легко разоблачаемой.
Но все-таки!..
Зола стояла за спиной, прикрытая капюшоном маска смерти маячила в тени.
