Но через день подоспел экзамен по латинскому языку. Я увлекался латынью и даже перевел для себя в стихах несколько отрывков из Горация, Овидия, Вергилия. В этом возрасте все пишут стихи. И вот случилось невероятное: на мою долю выпал на экзамене разбор овидиевского «Орфея», принадлежавшего именно к числу этих отрывков. Я читал латинский текст почти наизусть… Когда я прочитал последние строки: «Если ж судьба не вернет ее к жизни, останусь я с нею! Нет мне отсюда возврата. Так радуйтесь смерти Орфея!» – экзаменатор недоуменно посмотрел на попечителя учебного округа. Анненский, улыбнувшись впервые за дни экзаменов, произнес, посмотрев на меня: – Перевод, молодой человек, страдает неточностью: у Овидия, как вы знаете, рифм нет… Затем, обернувшись к сидевшему рядом с ним директору гимназии, он спросил вполголоса, не тот ли я ученик, который получил единицу по теоретической арифметике? Директор утвердительно кивнул головой. На другой день директор вызвал меня в свой кабинет. – Начальник учебного округа, – сказал он, – переделал вчера вашу арифметическую единицу на тройку с минусом, заявив, что математика вам, по-видимому, в жизни не пригодится. Аттестат зрелости вам обеспечен. Двери университета, о котором я так мечтал, раскрылись передо мной. Но я не догадался даже послать Анненскому благодарственное письмо. На следующий год Анненский умер. Юрий Анненков Там[5] Ровно в полночь гонг унылый Свел их тени в черной зале, Где белел Эрот бескрылый Меж искусственных азалий. Там, качаяся, лампады Пламя трепетное лили, Душным ладаном услады Там кадили чаши лилий. Тварь единая живая Там тянула к брашну жало, Там отрава огневая В кубки медные бежала. На оскала смех застылый Тени ночи наползали, Бесконечный и унылый Длился ужин в черной зале. ? Пусть для ваших открытых сердец До сих пор это – светлая фея С упоительной лирой Орфея, Для меня это – старый мудрец. По лицу его тяжко проходит Бороздой Вековая Мечта, И для мира немые уста Только бледной улыбкой поводит. Первый фортепьянный сонет Есть книга чудная, где с каждою страницей Галлюцинации таинственно свиты: Там полон старый сад луной и небылицей, Там клен бумажные заворожил листы, Там в очертаниях тревожной пустоты, Упившись чарами луны зеленолицей, Менады белою мятутся вереницей, И десять реет их по клавишам мечты. Но, изумрудами запястий залитая, Меня волнует дев мучительная стая: Кристально чистые так бешено горды. И я порвать хочу серебряные звенья… Но нет разлуки нам, ни мира, ни забвенья, И режут сердце мне их узкие следы… Еще один
И пылок был, и грозен День, И в знамя верил голубое, Но ночь пришла, и нежно тень Берет усталого без боя. Как мало их! Еще один В лучах слабеющей Надежды Уходит гордый паладин: От золотой его одежды Осталась бурая кайма Да горький чад… воспоминанья . . . . . . . . . . . . . Как обгорелого письма Неповторимое признанье. 1903 С четырех сторон чаши Нежным баловнем мамаши То большиться, то шалить… И рассеянно из чаши Пену пить, а влагу лить… Сил и дней гордясь избытком, Мимоходом, на лету Хмельно-розовым напитком Усыплять свою мечту. Увидав, что невозможно Ни вернуться, ни забыть… Пить поспешно, пить тревожно, Рядом с сыном, может быть, Под наплывом лет согнуться, Но, забыв и вкус вина… По привычке все тянуться К чаше, выпитой до дна. Villa Nazionale[6] Смычка заслушавшись, тоскливо Волна горит, а луч померк, – И в тени душные залива Вот-вот ворвется фейерверк. Но в мутном чаяньи испуга, В истоме прерванного сна, Не угадать Царице юга Тот миг шальной, когда она Развяжет, разоймет, расщиплет Золотоцветный свой букет, И звезды робкие рассыплет Огнями дерзкими ракет. Опять в дороге Когда высоко под дугою Звенело солнце для меня, Я жил унылою мечтою, Минуты светлые гоня… Они пугливо отлетали, Но вот прибился мой звонок: И где же вы, златые дали? В тумане – юг, погас восток… А там стена, к закату ближе, Такая страшная на взгляд… Она всё выше… Мы всё ниже… «Постой-ка, дядя!» – «Не велят». На воде То луга ли, скажи, облака ли, вода ль Околдована желтой луною; Серебристая гладь, серебристая даль Надо мной, предо мною, за мною… Ни о чем не жалеть… Ничего не желать… Только б маска колдуньи светилась Да клубком ее сказка катилась В серебристую даль, на сребристую гладь. 1900 |
