Буддийская месса в Париже 1 Колонны, желтыми увитые шелками, И платья poche [11] и mauve [12] в немного яркой раме Среди струистых смол и лепета звонков, И ритмы странные тысячелетних слов, Слегка смягченные в осенней позолоте, – Вы в памяти моей сегодня оживете. 2 Священнодействовал базальтовый монгол, И таял медленно таинственный глагол В капризно созданном среди музея храме, Чтоб дамы черными играли веерами И, тайне чуждые, как свежий их ирис, Лишь переводчикам внимали строго мисс. 3 Мой взор рассеянный шелков ласкали пятна, Мне в таинстве была лишь музыка понятна, Но тем внимательней созвучья я ловил, Я ритмами дышал, как волнами кадил, И было стыдно мне пособий бледной прозы Для той мистической и музыкальной грезы. 4 Обедня кончилась, и сразу ожил зал, Монгол с улыбкою цветы нам раздавал, И экзотичные вдыхая ароматы, Спешили к выходу певцы и дипломаты, И дамы, бережно поддерживая трен, – Чтоб слушать вечером Маскотту иль Кармен. 5 А в воздухе жила непонятая фраза, Рожденная душой в мучении экстаза, Чтоб чистые сердца в ней пили благодать… И странно было мне, и жутко увидать, Как над улыбками спускалися вуали И пальцы нежные цветы богов роняли. Трилистник балаганный Серебряный полдень Серебряным блеском туман К полудню еще не развеян, К полудню от солнечных ран Стал даже желтее туман, Стал даже желтей и мертвей он, А полдень горит так суров, Что мне в этот час неприятны Лиловых и алых шаров Меж клочьями мертвых паров В глазах замелькавшие пятна. И что ей тут надо скакать, Безумной и радостной своре, Всё солнце ловить и искать? И солнцу с чего ж их ласкать, Воздушных на мертвом просторе! Подумать, что помпа бюро, Огней и парчи серебром Должна потускнеть в фимиаме: Пришли Арлекин и Пьеро, О белая помпа бюро! И стали у гроба с свечами! Шарики детские Шарики, шарики! Шарики детские! Деньги отецкие! Покупайте, сударики, шарики! Эй, лисья шуба, коли есть лишни, Не пожалей пятишни: Запущу под самое нёбо – Два часа потом глазей, да в оба! Хорошо ведь, говорят, на воле, Чирикнуть, ваше степенство, что ли? Прикажете для общего восторгу, Три семьдесят пять – без торгу! Ужели же менее За освободительное движение? Что? Пасуешь?.. Эй, тетка? Который торгуешь? Мал? Извините, какого поймал… Бывает – Другой и вырастает, А наш Тит Так себя понимает, Что брюха не растит, А все по верхам глядит От больших от дум!.. Ты который торгуешь? Да не мни, не кум, Наблудишь – не надуешь… Шарики детски, Красны, лиловы, Очень дешёвы! Шарики детски! Эй, воротник, говоришь по-немецки! Так бери десять штук по парам, Остальные даром… Жалко, ты по-немецки слабенек, А не то – уговор лучше денег! Пожалте, старичок! Как вы – чок в чок – Вот этот пузатенький, Желтоватенький И на сердце с Катенькой… Цена не цена – Всего пятак, Да разве еще четвертак, А прибавишь гривенник для барства – Бери с гербом государства! Шарики детски, шарики! Вам, сударики, шарики, А нам бы, сударики, на шкалики!.. Умирание
Слава Богу, снова тень! Для чего-то спозаранья Надо мною целый день Длится это умиранье, Целый сумеречный день! Между старых желтых стен, Доживая горький плен, Содрогается опалый Шар на нитке, темно-алый, Между старых желтых стен! И, бессильный, точно тень, В этот сумеречный день Все еще он тянет нитку И никак не кончит пытку В этот сумеречный день… Хоть бы ночь скорее, ночь! Самому бы изнемочь, Да забыться примиренным, И уйти бы одуренным В одуряющую ночь! Только б тот над головой, Темно-алый, чуть живой, Подождал пока над ложем Быть таким со мною схожим… Этот темный, чуть живой, Там, над самой головой… Трилистник весенний Черная весна (Тает) Под гулы меди – гробовой Творился перенос, И, жутко задран, восковой Глядел из гроба нос. Дыханья, что ли, он хотел Туда, в пустую грудь?.. Последний снег был темно-бел, И тяжек рыхлый путь, И только изморось, мутна, На тление лилась, Да тупо черная весна Глядела в студень глаз – С облезлых крыш, из бурых ям, С позеленелых лиц… А там, по мертвенным полям, С разбухших крыльев птиц… О люди! Тяжек жизни след По рытвинам путей, Но ничего печальней нет, Как встреча двух смертей. 19 марта 1906 Тотьма |
