Счастье и несчастье Счастье деве подобно пугливой: Не умеет любить и любима, Прядь откинув со лба торопливо, Прикоснется губами, и мимо. А несчастье – вдова и сжимает Вас в объятиях с долгим лобзаньем, А больны вы, перчатки снимает И к постели садится с вязаньем. Ганс Мюллер Мать говорит – Аннушка, тут гость сейчас сидел, Все на дверь твою, вздыхая, он глядел: «Пропадаю, мол, без Аннушки с тоски, Сердца вашего прошу я и руки». Аннушка, добра желает мать: Что-то графской и кареты не слыхать. А у гостя – что шелков, да что белил, «А постель я с ними б нашу разделил». И кого-кого не путал этот май, Принца, видишь, нам из-за моря подай, А как осень-то неслышно подошла, Смотришь: каждая приказчичка нашла. Аннушка, конфетинка моя! Побеги-ка ж да скажи: согласна я, Право, бредни-то пора и позабыть, Не за графом ведь, за лавочником быть. Аретино Сонет Таддэо Цуккеро, художник слабый, раз Украдкой с полотном пробрался к Аретину И говорит ему: «Я вам принес картину, Вы – мастер, говорят, свивать венки из фраз Для тех, кто платит вам… Немного тускло… да-с, И краски вылинять успели вполовину. Но об искусстве я не утруждаю вас, Вот вам сто талеров, и с этим вас покину». Подумал Аретин, потом перо берет И начинает так: «Могу сказать заране – Мадонна Цуккеро в потомстве не умрет: Как розов колер губ, а этот небосвод, А пепел… Полотно виню в одном изъяне: На нем нет золота – оно в моем кармане». Говорит старая черешня Остов от черешни я, назябся ж я зимой, Инею-то, снегу-то на ветках, Боже мой! А едва заслышал я твой шаг сквозь забытье, В воздухе дыхание почувствовал твое, Весь я точно к Троице разубрался в листы, Замерцали белые меж листьями цветы. Было утро снежного и сиверкого дня, Но когда ты ласково взглянула на меня, Чудо совершилося – желания зажглись И на ветках красные черешни налились. Каждая черешенка так и горит, любя, Каждая шепнула бы: «Я только для тебя, Все же мы, любимая, на ласковый твой свет Сердца благодарного мы – ласковый ответ». Но со смехом в поле ты, к подругам ты ушла, И, дрожа, увидел я, как набегала мгла, Как плоды срывалися, как цвет мой опадал, Никогда я, кажется, сильнее не страдал, Но зато не холоден мне больше зимний день. Если в сетке снежной я твою завижу тень. А когда б в глаза твои взглянуть мне хоть во сне, Пусть опять и чудо мне, пусть и мука мне. Раскаяние у Цирцеи
Красу твою я проклинаю: Покоя я больше не знаю, Нет сердцу отрады тепла. Чем дети мои виноваты? Кольцо и червонцы взяла ты, Что знал я, чем был я, взяла, Я вынес ужасную пытку, Но губ к роковому напитку, Клянусь, не приближу я вновь. С детьми помолюсь я сегодня: Слова их до Бога доходней, Целительней сердцу любовь. Генри Лонгфелло Дня нет уж… Дня нет уж… За крыльями Ночи Прозрачная стелется мгла, Как легкие перья кружатся Воздушной стезею орла. Сквозь сети дождя и тумана По окнам дрожат огоньки, И сердце не может бороться С волной набежавшей тоски, С волною тоски и желанья, Пусть даже она – не печаль, Но дальше, чем дождь от тумана, Тоска от печали едва ль. Стихов бы теперь понаивней, Помягче, поглубже огня, Чтоб эту тоску убаюкать И думы ушедшего дня, Не тех грандиозных поэтов, Носителей громких имен, Чьи стоны звучат еще эхом В немых коридорах Времен. Подобные трубным призывам, Как парус седой кораблю, Они наполняют нас бурей – А я о покое молю. Мне надо, чтоб дума поэта В стихи безудержно лилась, Как ливни весенние хлынув Иль жаркие слезы из глаз, Поэт же и днем за работой, И ночью в тревожной тиши Все сердцем бы музыку слышал Из чутких потемок души… Биенье тревожное жизни Смиряется песнью такой, И сердцу она, как молитва, Несет благодатный покой. Но только стихи, дорогая, Тебе выбирать и читать: Лишь музыка голоса может Гармонию строф передать. Ночь будет певучей и нежной, А думы, темнившие день, Бесшумно шатры свои сложат И в поле растают, как тень. |
