Мишель попыталась улыбнуться его веселому тону.

– Все будет отлично, – сказала она твердо. – Менять ничего не будем. Я хочу, чтобы ты доверил все это мне.

– Может быть, сообщить Розе о том, что случилось, – подумал вслух Франклин.

– Я не думаю, что это хорошая идея, – ответила Мишель. – Мы сами не знаем, что случилось, это ее только зря обеспокоит.

Меньше всего Мишель хотелось, чтобы Роза сейчас вмешивалась в их жизнь.

– Ты, наверное, права, – сказал Франклин. – И все-таки, если со мной что-нибудь случится…

– Ничего с тобой не случится! – сказала Мишель сурово. – После всего, что мы прошли, я не собираюсь терять тебя сейчас.

Франклин пожал руку Мишель и взглянул ей в глаза:

– До чего же я счастлив!

Очарованная Лондоном, Мишель строила планы, как организовать их светскую жизнь в новом доме. Здесь было достаточно эмигрантов-американцев, друзей Розы, чтобы сделать их жизнь несчастной. Спасение пришло с неожиданной стороны. Первыми посетителями в Беркли-сквер оказались не друзья Розы, а леди Патриция Фармингтон.

– Где Кристоф? – воскликнула Мишель, обняв бывшую попутчицу.

– Охотится где-нибудь в своем темном, сыром замке, я думаю, – отвечала Патриция с бесстрастным вздохом. – Или готовит своих пони для Дювиля. Аристократ имеет не только привилегии, но и обязанности.

Патриция Фармингтон взяла Джефферсонов в свои руки, представив их всем своим светским друзьям. Признание Мишель в лондонских рафинированных кругах привело также к изменению мнения о ней и эмигрантов-американцев. Переехавшие американцы, которые владели большими имениями в Белгравии и Кнайтсбридже, засомневались, не ошиблась ли их дорогая Роза в суждении о своей невестке. В конце концов европейский нобилитет имеет «чутье», способность с одного взгляда или слова определять положение человека в жизни.

Очевидно, Мишель прошла эту тщательную проверку и была принята в обществе. Когда это дошло до американской колонии, приглашения посыпались дождем.

За обедами и ужинами Мишель не спускала глаз с Франклина. Ее радовало, что он строго придерживался диеты и везде вежливо объяснял их ранний уход. Тем не менее она находила, что Франклину тяжело обуздывать себя при его общительной натуре. Было похоже на то, что какая-то часть его всегда остается настороженной.

Деннис Притчард не мог дать им никакого объяснения.

– Все, что Харрис мне выслал, противоречит тому, что вы испытали, мистер Джефферсон. Согласно вашему медицинскому досье вы безупречны, как настроенная скрипка. И все-таки я хочу продолжить обследование.

Франклин тяжело вздыхал. Это была их с Мишель шутка – он стал «Притчардовой подушечкой для булавок». Раз в неделю в госпитале Гросвенор доктор делал анализы крови, мочи и другие, некоторые из которых были не только болезненны, но и оставляли Франклина целиком истощенным. При отрицательных результатах назначались повторные анализы. Притчард уже предупредил Мишель, что надо отменить всякую общественную активность и путешествия, запланированные на март.

– Если мы не найдем ничего в последней группе проб, у нас нет выбора, кроме как взять пробу спинного мозга и сделать пункцию черепа для пробы церебральной жидкости. Это изматывающая процедура, миссис Джефферсон. После этого вашему мужу потребуется отдых.

– А как насчет его армейских медицинских данных? – спросила Мишель.

– Согласно Харрису, он все еще пытается получить их от военных. Очевидно, они ему не пересылались.

Глаза Мишель увлажнились.

– Этого недостаточно.

– Я согласен. Фактически я обсудил ситуацию с моим коллегой, не упоминая имени, конечно. Он предположил, что в госпитале в Париже, где лечился ваш муж, может быть дубликат.

– Я немедленно напишу им, – сказала Мишель, – или сама поеду, если надо будет.

Деннис осторожно взглянул на нее.

– Я думаю, последнее – лучше. Помните пилюли, которые вы мне принесли? Лабораторные отчеты прибыли на следующий день. То, что доктор Харрис выписал вашему мужу – это наиболее сильное из снижающих боль. Ведь вы не знали этого?

– Нет!

– Значит, то, что говорит мне доктор Харрис, это не все, что он знает, – или, по крайней мере, подозревает.

Мишель хотела поехать в Париж немедленно. Но что сказать Франклину? Она не могла уехать в Париж без всякого объяснения.

К моменту, когда она переступала порог дома, Мишель придумала, что сказать: поскольку она будет часто принимать гостей, ей нужен новый гардероб. Никакой муж, даже такой понимающий как Франклин, не выдержит беготни по магазинам. Она побежала в кабинет сообщить ему эту новость.

– Ты вовремя вернулась, – сказал Франклин, сидя на телефоне. – Я обзвонил несколько человек из «Моргана», «Первого Нью-Йорка» и «Сити Националь». Все свободны в эту пятницу. Мы должны приступить к осуществлению своего плана.

Когда февраль сжал Лондон в своих холодных объятиях, Мишель уже была в центре светской жизни: один официальный обед в неделю, посещение коктейлей, проведение уик-эндов в холодных британских сельских поместьях, которые, по какой-то причине, любили американцы. Тем не менее, она видела, что Франклин достигает своей цели. Когда банкиры начали доверять ему и уважать его, они стали знакомить его со своими британскими коллегами. Постепенно лица и акценты вокруг стола Мишель изменялись.

Жизнь их текла неупорядоченно, и Мишель продолжала наблюдать за Франклином, чтобы вовремя заметить признаки переутомления. Пока что Мишель не замечала таковых, но поста не покидала. Она также не оставляла мысли о поездке в Париж за армейской медицинской картой Франклина.

Мишель вспомнила, что Франклин никогда не рассказывал ей, как его лечили в Париже. Однако она запомнила название госпиталя. Мишель послала письмо в госпиталь «Нотр Дам де Грас» в Париже, запрашивая администратора, есть ли в его архивах американские медицинские материалы. До сих пор ответа не было.

В начале марта, когда из Парижа не было еще ни слова, тревога Мишель переросла в отчаяние. Время работало против нее. Последние и, как говорил Деннис, наиболее болезненные анализы, должны были вот-вот начаться. Нельзя было оставить его одного сейчас. В тот день, когда Франклин ложился в больницу, Мишель проводила его в Гросвенор и так беспокоилась и суетилась, что нянечки предупредили, что пожалуются начальству.

– Это возвращает меня обратно в дни в твоем сарае, – сказал Франклин, дразня Мишель, когда он наблюдал, как она устраивает его туалетные принадлежности в ванной комнате. На более серьезной ноте он добавил:

– Ты знаешь, что сказать людям?

Мишель быстро обернулась: «Конечно». Сошлись на «белой лжи»: будто у Франклина тяжелая форма гриппа. Тем самым будет объяснима не только госпитализация, но и последующее требующее времени выздоровление. Ни при каких обстоятельствах банковское сообщество не должно узнать, что с ним нечто серьезное. Если узнают, образ силы и надежности, созданный им, разрушится.

Первая ночь Мишель в Беркли-сквер без Франклина была бессонной. Рано утром она позвонила в больницу – только затем, чтобы ей сказали, что доктор Деннис только что начал процедуру. Во второй половине дня ее попросили прийти. То, что она увидела, потрясло ее.

– Что с ним? – шепотом спросила она Денниса. Франклин походил на труп. Тело было серым, щеки ввалились, будто за ночь он похудел на 20 фунтов. Пот, выступивший на лице, издавал неприятный запах.

– Он не слышит нас, миссис Джефферсон, – ответил доктор. – Чувствует он себя так, как и ожидалось при данных обстоятельствах. Не беспокойтесь.

– Ему больно?

– Я дал ему необходимую долю обезболивающего, – дипломатично ответил Деннис.

– Когда будут известны результаты?

– Через два-три дня. Доктор выдержал паузу.

– Есть ли у вас что-нибудь из Парижа? Мишель потрясла головой.

– Если анализы нам не помогут – может быть, вам придется съездить туда лично.