– Я предлагаю, чтобы они управляли «Глобал тревелер чекс» в Европе, – сказала Роза. – Хью и Эрик знают финансовый бизнес досконально. Эрик может остаться в Париже, для того чтобы следить за финансовой стороной дела, в то время как Хью сможет решать возникающие проблемы где бы то ни было в Европе. У него все еще ирландский паспорт. Пользуясь традиционным нейтралитетом Ирландии, он не будет испытывать трудностей при пересечении границ.

Монк был согласен. У обоих была отличная репутация. Но самое главное, он видел, что Роза держит свое слово: она не ищет для себя другой роли, кроме администратора на расстоянии вытянутой руки.

После возвращения в Париж им потребовалось менее недели, чтобы выработать взаимоприемлемое соглашение. Затем Монк собрал всех европейских управляющих и рассказал им о произошедших изменениях. Убедившись в том, что все идет по плану, он отбыл в Берлин.

– Единственная вещь, которой не знают ни О'Нил, ни Голлант, это настоящая цель путешествия, – говорил Монк Абрахаму Варбургу, когда они встретились в особняке банкира, построенном в готическом стиле, в Ванзее. – Вам надо будет найти надежных людей в Париже, которые смогут занять место Мишель во Франции.

– Эмиль Ротшильд и Пьер Лазар уже занимались этим, – ответил Варбург. – Они будут продолжать принимать беженцев по мере их прибытия. Между тем, у меня есть люди в Германии, которым я могу доверять.

– Как насчет свидетельств против Толбота? Время идет, Абрахам. Нацисты усиливают свое влияние. Если мы не сможем вскоре уличить Стивена, будет слишком трудно помешать ему и Гитлеру.

Изысканный немец поставил свою прогулочную трость между колен и, положив обе ладони на ее серебряный набалдашник, всем телом наклонился вперед.

– Уже может быть слишком поздно, герр Мак-Куин. Нацисты вцепились мертвой хваткой в правительство и промышленную бюрократию. Наши источники информации иссякают с каждой неделей. Добавьте к этому страх, с которым работают наши информаторы, и вы получите невероятную ситуацию.

– Мы должны изменить ее, – упрямо сказал Монк. – Стивен и эти негодяи убили Мишель, и я еще увижу их на виселице!

Варбург положил руку на плечо американца.

– Никто так не разделяет вашу боль, как я. Но вы должны учитывать обстоятельства…

Монк все понимал, понимал лучше чем когда бы то ни было. Но понимание того, насколько трудно, если вообще возможно, было получить информацию из Германии, не помогало ему справиться со своим разочарованием или утолить жажду мести.

Терпение, это было его единственное оружие. Он должен был ждать до тех пор, пока либо Стивен допустит ошибку, либо к нему, Монку, придет удача. Этого момента он должен дождаться, не пропустить его и суметь воспользоваться им…

Монк вернулся в Париж за день до отплытия «Конституции» из Гавра. Впервые со времени гибели Мишель он почувствовал дружелюбное отношение к себе со стороны города.

Монк гулял по Иль Сент-Луи, где бродили они с Мишель, останавливался перед антикварными лавками и картинными галереями, в которые она так любила заглядывать. Он проходил мимо букинистических развалов, вдоль набережной, где американские и британские туристы тайком пролистывали «неприличные» французские романы. Он держал свой путь через блошиный рынок с его уличными торговцами, разносчиками и карманниками и вступил в многовековую тишину Марэ, где Мишель открыла для него историю Французской революции. На рассвете он оказался в Ле Алле и наблюдал за бесконечным караваном грузовиков, наводнивших рынок под открытым небом и доставивших фрукты, овощи, мясо и рыбу из самых экзотических уголков земного шара.

В то время как город пробуждался под лучами утреннего солнца, Монк пересек Сену и вошел в кафе, где, целую жизнь назад, во время своей первой поездки в Париж они сидели с Мишель. Место было точно таким, каким он запомнил его, – с длинной оцинкованной стойкой бара, невероятно маленькими столиками и плетеными креслами.

– Bonjour, monsieur.[13]

Монк поднял глаза, ожидая увидеть того же самого пожилого официанта, который так давно обслуживал его и Мишель.

– Café au lait, s'il vous plaît.[14]

– Лишь один, мсье? Мадам не присоединится к вам?

И тогда, впервые с тех пор как он потерял ее, Монк Мак-Куин уронил на руки свою голову под тяжестью хлынувших слез.

Швейцарская горная цепь Юра возвышается на семнадцать тысяч футов над уровнем моря и образует естественную защиту от Германии. Весной, после таяния снегов, расцветают долины, и запах диких цветов наполняет легкий ветер, который скользит по альпийским склонам.

У подножия горной цепи, на небольшом плато недалеко от деревушки Ярлсбург, приютилась клиника Хоффмана, один из самых лучших в мире центров восстановительной хирургии. Трехэтажное Т-образное здание вмещает в себе все необходимое медицинское оборудование, а вокруг него располагаются частные дачи в швейцарском стиле, каждая со своим балкончиком и всем, что способствует хорошему отдыху, предназначенные для пациентов. Клиника принимает одновременно всего лишь двадцать больных, каждый из которых находится под наблюдением своей собственной группы врачей. Критерием для приема в клинику является не только способность пациента оплачивать астрономические счета, но и эффективность лечебного курса. В случае Стивена Толбота, чье прошение получило наивысший приоритет, врачи пришли к заключению, что в течение достаточного количества времени они смогут вернуть его разрушенной плоти то, что каждый человек воспринимает как подарок, – лицо.

Стивен Толбот сидел на балконе, его лицо было защищено от солнечных лучей маской из марли. Снизу доносилось мычание коров, и раздавался перезвон их шейных колокольчиков. Неожиданно он услышал шум автомобиля, движущегося по извилистой дороге по направлению к клинике. Впервые за несколько месяцев его сердце забилось учащенно. Автомобили могли проезжать по этой территории только имея специальное разрешение. На мерседесе, приближающемся к клинике Хоффмана, развевались дипломатические флажки нацистской Германии.

На человеке, поднявшемся с заднего сиденья, было длинное черное кожаное пальто. Когда он заметил фигуру на балконе, он помахал рукой и прокричал приветствие. Так как его рот был закрыт проволочной скобой, Стивен Толбот ничего не ответил.

Курт Эссенхаймер замедлил шаги и широко развел руки, чтобы поприветствовать своего старого друга. Стивен выставил руку и показал на школьную доску, на которой мелом было написано следующее: «Первое, что вы должны запомнить, это то, что вы не можете прикасаться ко мне и я не могу разговаривать с вами. Все, что я хочу сказать, я напишу на доске, но я могу слышать вас, так что избавьте меня от излишней говорильни и разговаривайте так, как будто вы разговариваете с идиотом».

– Рад видеть тебя снова, мой друг, – сказал Эссенхаймер.

– Неужели? Но ты на самом деле не видишь меня. Хочешь взглянуть?

Эссенхаймер кивнул головой без колебания. Он видел много разных вещей в новой Германии, в местах под названием Дахау и Бухенвальд. Может быть, потому что отвращение уже въелось в его душу, он не содрогнулся, когда Стивен Толбот поднял свою маску.

Мел заскрипел по доске.

– Эта маленькая сучка хорошо поработала, не так ли? Так хорошо, что доктора сказали мне, что полный курс лечения может занять годы. Но я ее еще увижу. Я обещал себе это, Курт. Когда это произойдет, я…

Мел рассыпался в пальцах Стивена. Он отшвырнул оставшийся кусочек, наблюдая за тем, как он катится по полу.

Эссенхаймер содрогнулся. Хотя ему была знакома жестокость, он испугался навязчивой идеи, которая охватила Стивена Толбота.

Стивен взял еще один кусочек мела и продолжал писать.

– Подумай об этом, мой друг, – годы в Швейцарии. Скука! Но мы найдем себе дело, не правда ли? По существу, так даже будет лучше. Я дал строгие указания не пускать других посетителей, кроме тебя или твоих поверенных. И матери, конечно. Здесь у нас есть вся необходимая секретность. Итак, расскажи мне, что случилось.