– Самая насущная проблема сегодня – это то, что мы не можем найти места для прибывающих, – объяснила Мишель.

– И что ты предлагаешь?

– Мы должны найти возможность переправить их в Америку. Это их единственная надежда.

Монк длинно присвистнул.

– Это будет слишком! Иммиграционные квоты были урезаны, так как уровень безработицы в стране и без того довольно высокий.

– Я это прекрасно понимаю. Но ведь у тебя есть знакомые в Вашингтоне…

– Конечно, но если я займусь этим, то у меня будет еще меньше времени для тебя и Кассандры.

Мишель сдержала слезы.

– Если бы у нас был другой выход, я бы тебя никогда не попросила.

Монк нежно взял в ладони лицо жены и поцеловал его.

– Ты замечательная женщина. Мишель печально улыбнулась.

– Нет. Я вовсе не такая храбрая, любовь моя. Мне нужно, чтобы ты обнимал меня и целовал, чтобы говорил, что все будет хорошо.

Во время этих коротких недель в Париже Монк понял, что Кассандре он нужен даже больше, чем Мишель. Хотя Мишель хотела рассказать дочери о программе помощи беженцам, она никак не могла собраться с духом. Четырнадцатилетние девочки любят делиться своими секретами с друзьями, и в конце концов не известно, чьих ушей они могут достичь.

«Самое большее, что я могу сделать, – думал Монк, – это объяснить, почему я не могу оставаться здесь».

– Почему ты должен уезжать, папа? – спрашивала его Кассандра, когда они сидели в том самом кафе, где когда-то Мишель и Монк радовались своей любви.

«С чего же начать?» – спрашивал себя Монк.

– Ты видишь этих людей, малыш? – Монк указал на столик, за которым сидел мужчина средних лет, рассеянно перебирая домино: уже с час назад он заказал графин вина и едва к нему притронулся.

– Угу.

– Почему, ты думаешь, они сидят здесь в полдень? Кассандра пожала плечами.

– Они не работают.

– А почему?

– Потому что для них нет работы.

– Правильно, таких людей тысячи. Здесь, в Европе, и в Америке. Людей, которые хотят работать и кормить семью, но которые не могут найти работу.

– Я знаю, – сказала Кассандра скучающим тоном, – это называется депрессией.

– Да. Но еще это также зовется голодом, бедностью, печалью и болью. Это значит, что отцы и мужья уезжают куда угодно, иногда очень далеко, чтобы найти работу. Если им это удается.

– Но ведь мы же не бедные! – зло ответила Кассандра. – И тебе не нужно возвращаться в Нью-Йорк. – И быстро, как хорек, она лукаво добавила. – Или ты мог бы взять меня с собой.

Монк не дал увлечь себя этим разговором.

– Нет, мы не бедные. Но не кажется ли тебе, что именно поэтому мы и должны помочь тем, кому меньше повезло?

– У всех девочек в нашей школе отцы дома, – сказала Кассандра.

«Непобедимая логика четырнадцатилетних!» – безнадежно подумал Монк. И тут он понял, с чем Мишель приходилось сталкиваться ежедневно.

– Малыш, я хочу, чтобы ты выслушала меня внимательно, – сказал он спокойно, крепко сжимая ее ладони. – Ты, твоя мама и я должны быть благодарны за многое. Может быть, именно сейчас все не так, как бы тебе этого хотелось, но ты видишь, что нам живется намного лучше, чем большинству людей. – Монк подождал, пока Кассандра не кивнула, хотя и неохотно. – И именно потому, что нам повезло больше, на нас лежит ответственность помогать другим, когда можно. Твоя мать и я должны делать то, что мы считаем правильным. Когда ты оказываешься перед выбором, ты должен спросить свою совесть и решить, что лучше. Мне очень жаль, Кассандра, но я не могу объяснить это лучше. Мне бы этого хотелось.

Кассандра опустила глаза, болтая ногами и скребя носками ботинок по полу. Когда она, наконец, заговорила, голос ее дрожал.

– Но все это значит, что ты все равно уезжаешь.

Монк уехал после Рождества и вернулся в. Вашингтон, где он запланировал кампанию воздействия на сенаторов и конгрессменов, членов правительственного иммиграционного комитета. Часто эта работа была утомительной, всегда изнуряющей, требующей каждого часа, который Монк мог урвать от своих дел в рузвельтовской экономической комиссии по реформам и в журнале «Кью», который стал ведущим защитником политики Франклина Делано Рузвельта.

Тем не менее прогресс был достигнут. Тысячи немецких евреев, которым иначе отказали бы во въезде в Штаты, просачивались через лазейки, устроенные законодателями. В сравнении с числом тех, кто теперь отчаянно желал покинуть Германию, это были лишь крохи. И тем не менее эти пришельцы в новый мир обустраивали места для тех, кто пока мог добраться только до Франции, и жили в надежде, что однажды придет и их очередь.

Время бежало неумолимо, и начался 1936 год. В каждую свою поездку в Берлин Мишель узнавала, что к прежним нацистским законам добавились новые, ограничивающие туристические поездки. Перед лицом строгих валютных правил и бесконечного ожидания выездных виз гражданину со средним достатком становилось практически невозможно выехать из страны. Купе в поездах, которые готовила Мишель, оставались пустыми, и становилось очевидным, что на турах терялись большие деньги. Мишель понимала, что, если она по-прежнему будет этим заниматься при таких явных потерях, немцы, уже и так злившиеся на нее, станут еще более подозрительными.

– Мы знали, что однажды это произойдет, – сказал ей Абрахам Варбург в тот день, когда туристические бюро в Берлине оказались закрыты.

– Но еще так много можно сделать! Варбург погладил ее руку:

– И мы будем этим заниматься, как только сможем. Подумай обо всем, что ты уже сделала, Мишель. Ты помогла тысячам. Они это никогда не забудут.

– Пора и тебе уезжать, мой друг, – сказала Мишель. – Ситуация просто невыносимая.

– Именно поэтому я и должен остаться, – ответил Варбург. – Нацисты меня не тронут, по крайней мере не сейчас. В Швейцарии у меня есть друзья, которых нужно поблагодарить за это. – Он помолчал. – Кроме того, я столкнулся кое с чем, о чем ты, должно быть, знаешь. Это касается «Глобал».

Мишель была озадачена.

– В течение месяцев я слышал разговоры, только отрывки, понимаешь, о компании «Эссенхаймер».

Мишель узнала название:

– Одно из ведущих военно-промышленных предприятий рейха.

– Да. Но это не все. Информация, которую я получил от всех, от бухгалтера до уборщицы, указывает на то, что «Глобал» становится для рейха основным поставщиком всего, что нужно Германии для ведения военных действий.

Мишель была потрясена.

– Роза не тот человек, который будет иметь дело с нацистами.

– Кто говорит, что это фрейлейн Джефферсон? – печально сказал Варбург. – Это Стивен Толбот, глава «Глобал Юрэп».

Он передал Мишель толстое досье:

– Пожалуйста, прочти это и сделай выводы.

Как и говорил Варбург, показания поступили от людей, служивших на разных уровнях империи Эссенхаймера. Мишель чувствовала и страх, и правду в их словах. Но, кроме их собственных наблюдений, не было никаких зацепок, связывавших немецкий конгломерат со Стивеном Толботом.

– Это все только слухи, – сказала Мишель. – Я верю каждому слову, но это не доказательство.

– Ты просто не можешь представить себе степень секретности вокруг этого, – ответил Варбург. – Если гестапо заподозрит, что эти люди сказали мне только это… – Остальное он не договорил.

– Есть ли еще такие, кто работает на Эссенхаймера и имеет доступ к записям и документам? – нетерпеливо спросила Мишель.

– Конечно, но я уже сказал…

– Абрахам, ты должен уговорить их достать для меня точные доказательства. Стивену нельзя позволить продолжать это!

– Это будет очень нелегко.

– Мы можем это сделать! – настаивала Мишель. – Мы можем найти людей и опубликовать их информацию. Годами мы налаживали пути бегства из Германии, о которых никто не знает. Теперь настало время использовать их!

Банкир задумался.

– Ты, возможно, права. Но подумала ли ты о риске?