Пока Гонгор строил свои козни и делил сферы влияния на лам с Самданом, Куулар все взял на себя, сведя подготовку к главному — оружие, кони, бумаги.
Необходимое оружие Куулар купил у стражников, выходы из дацана разведал сам, а о покупке коней договорился через аратов, доставлявших продовольствие в «Эрдэнэ-дзу». Дело стало только за русскими документами, деньгами и картами. Но эти бумаги Гонгор не задержал — они давно были у него приготовлены и сомнений в подлинности не вызывали. Хоть за это спасибо! Впрочем, вряд ли будет в них нужда — Куулар хаживал без каких-либо бумаг и в более населенные районы, чем Тува и Алтай!
На Алтай было два выверенных пути.
Первый — по Чуйской дороге, караванной тропой, облюбованной с незапамятных времен разбойниками и купцами. Она минует благословенную Туву, родину Куулара, хотя и подходит временами вплотную к ее горам.
Второй — через леса и горы Тувы по Усинскому тракту, степями Минусы и Абакана, лесами и горами Шории, через Салаир.
И если первая дорога выводила на юг Алтая, а потом к Уймонской долине, то вторая — на Алтын-Кель и в северные районы, особо облюбованными русскими.
Юг до Уймона был печенью, а Алтын-Кель — сердцем Алтая.
Куда бить?
Куулар развернул карту Гонгора и ухмыльнулся — художники дацана копировали ее с китайского оригинала, а потом исправляли, советуясь с караван-бажи и купцами… Вполне возможно, что некоторые искажения добавил и сам Гонгор… Карта стала никуда не годной: Уймонская долина на ней отодвинулась далеко на запад, Алтын-Кель перекочевал к югу, а Бийск столица русских на Алтае — стал своеобразной пуповиной, связывающей сердце и печень Алтая в один узел несуществующей поперечной рекой, не имеющей названия. А такие большие реки, как Катурь и Бия, на ней не были даже помечены, не говоря уже о хребтах и перевалах через них…
Куулар сложил карту, отбросил ее на край стола. Она ему не нужна: к Алтын-Келю может провести Чочуш, а дорогу в Уймонскую долину и дальше на юг он знает сам!
Медленно темнело. Приближалась та минута, когда надо идти к воротам монастыря, где гостей должны были проводить Гонгор, Чижон и десяток стражников. Там пятеро ховраков уже держали белых коней в поводу, выжидательно поглядывая на двери боковой пристройки…
Пора… Куулар надел серый плащ, поднял капюшон, надвинул его на глаза, шагнул через порог.
…Ховраки, стражники, Чижон и Гонгор прождали гостей едва ли не до полуночи, пока хубилган не распорядился поторопить их. Но досланные стражники обнаружили пустые комнаты: Куулар вывел свою миссию другими воротами, которые почти не охранялись.
Гонгор сам обошел все комнаты, поднял скомканную карту, развернул ее, увидел тщательно прорисованный лик обезьяны и все понял: Хануман был не только царем обезьян, но и хитрецов.[95]
— Калагия!
— Приди в Шамбалу!
Этот клич еще не гремит над горами, степями, лесами и пустынями, но он гремит в душе каждого из пятерых, отныне и навсегда утративших свои имена и прошлые ступени святости и мудрости. У них сейчас одно звание и одно имя бурханы!
Они несут за своими плечами знамя, которое невидимо, но шум которого каждый слышит сердцем:
— Калагия!
— Приди в Шамбалу!
Этот клич-пароль и есть пропуск в страну будущего, в ту великолепную страну, какую им первыми суждено создать на земле. Создать сразу и на века!
Их белые одежды шумят по ветру, а их белые кони летят во весь опор, и их копыта высекают из камней искры:
— Калагия!
— Приди в Шамбалу!
Да будет отныне так, как говорит основная ведическая заповедь: для людей благородных деяний весь мир — их семья! Да будет таи, как начертано в эдикте Ашоки: все есть ты! Да будет так, как завещено самим небом!
— Калагия!
— Приди в Шамбалу!
Закрыли свои толстые книги мудрецы, поправили колчаны со стрелами воины, стиснули древки боевых стягов знаменосцы, положили набрякшие кулаки на эфесы своих мечей Гэссэр-хан и Ригден-Джапо.
Все должны слышать клич, поднимающий из небытия четыре стороны света, заставляющий взмывать в небо орлов, летящих своими путями, очертанными в мироздании незримыми линиями:
— Калагия!
— Приди в Шамбалу!
Этот клич был рожден в глубине веков. Через гранитные толщи времени он катился глухим гулом, слышимым только для великих сердец. Но сейчас он громоподобен и рвется в объятия неба, призвавшего его:
— Калагия!
— Приди в Шамбалу!
Медленно укладывалась пыль на свое привычное ложе, застилая следы белых всадников. Но завтрашний свежий ветер сорвет ее, как завесу, обнажит следы, вбитые в камень, и каждый прочтет громоподобное имя будущего:
— Шам-ба-ла…
ЧАСТЬ 2
НЕСУЩИЕ ФАКЕЛ ИСТИНЫ
Даже убитого зверя нельзя мучить — иначе горный дух рассердится и не даст удачи охотнику.
Алтайское поверье
Глава первая
КАМ УЧУР
Духи и бесы раздирали кама Учура уже не первую ночь. И если еще вчера они кривлялись и прыгали вдали от него, то теперь нахально лезли в глаза, уши, нос, путались в волосах… Бесы всякие бывают и во что угодно могут превратиться, стать неузнаваемыми. Но Учура им не обмануть! Он их в любом облике узнает, хоть те и в камень, неожиданно подкатившийся к аилу, обернутся; хоть и в корову, пасущуюся в ближнем осиннике; хоть и в лоскут старой покорежившейся кожи в дальнем углу на мужской половине. Но чаще всего бесы приходят в сны, где они — полные хозяева. Там они и горы ломают, и реки останавливают, и костяной иглой сшивают тучи с лесом.
Есть и совсем крохотные бесы, пожирающие ячмень, растертый для лепешек, проедающие шубы и сармыги, портящие чсгень. Они чаще всего похожи на жучков, червячков, бабочек. Их легко поймать и раздавить: под ноготь большого пальца правой руки положи, надави немного — и полезли кишки из беса!..
А вот духи — те страшнее и всегда похожи на зверей, птиц и людей. Они выходят после полуночи из мрака аила и дразнят кама, грозят ему, пугают. Под их ногами прогибается земля, от их дыхания и хохота сотрясаются крепкие стены жилища. Их придавить ногтем большого пальца нельзя, их даже из ружья-кырлы не убить и ножом не зарезать. Их можно только уговорить или напугать гневом Эрлика…
— Пур-пыр! — бормотал Учур и чмокал губами, пуская слюну на шкуру. Уходи!.. Нет, не уходи… Иди ко мне, я — добрый…
Заворочалась Барагаа на постели, разбуженная тревожным сном мужа. Прислушалась, но осталась на орыне: Учур — кам, а каму всегда тяжело ночью. И умирать ему будет тяжело… И зачем он согласился бубен взять?
Щелкнула сырая ветка в очаге. Крохотный уголек попал на спящего, ожег его, разбудил. Учур сел, протер глаза. Голова была тяжелой, во рту сухо, судорожно проглоченная слюна оказалась кислой до горечи. Но сон еще не ушел и помнился хорошо…
Опять эта Чеине, молодая жена отца, пришла к нему в виде духа! К добру ли это, к худу?
Пожалуй, к добру… Сама зовет, выходит? Думает о нем, вспоминает? Отчего же в тот вечер испуганно шарахнулась от его объятий, точно конь от дохлого волка? Пойми их, этих женщин!..
Учур упал лицом в ладони, медленно, через ноздри, втянул в себя дымный воздух аила. Не до нее сейчас, не до Чейне! Другая и теперь уже давняя беда висит над камом Учуром, как грозовая туча над головой. А в тучах тех ущербная луна, как судьба… Совсем плохо.
Он получил свой бубен пять лун назад, зимой. А еще раньше расстался со своим бубном отец. Низверглись люди в тот сырой осенний день лицами вниз, заплакали — старый Оинчы был хороший кам, добрый, зря никого не обижал и не наказывал. А тут и зима готова была с соседних гор скатиться, и на такое тяжелое время без кама людям никак нельзя было! И решили они — пусть уж лучше плохой кам будет у людей, неумелый и глупый, чем никакого… И старики смастерили новый остов, натянули на него свежую кожу, освятили бубен у огня и священного дерева, расписали его знаками вечной тайны тройного мира и передали тому, кто больше других подходил для кама — падал с пеной у рта и был не только сыном, но и внуком великого кама!
