— Пощадите! Я буду есть ваш кал и пить вашу мочу!

— Это охотно сделает каждый, верующий в Будду![94] Ховрака Базара убил тоже ты?

— Он сам! Он не смог воспользоваться ядом правильно!

Гонгор махнул стражникам:

— Уведите его в подвал. Им займемся, когда уедут гости.

Стражники взяли за шиворот побледневшего, как лист рисовой бумаги, ламу, сорвали с него священные одежды и плетьми погнали голого через двор к полуразрушенной часовне у глухой стены, отгораживающей монастырь от свалки нечистот. Возле этого меньдона нельзя ни молиться, ни думать о жизни…

Теперь Гонгору предстояло улаживать очередной конфуз с бурханами. Странно, но Куулар и на этот раз отказался от своего права казнить или миловать. Он только сказал:

— Не надо никого наказывать. Реакция у лам естественная: мы слишком загостились в «Эрдэнэ-дзу»!

Краска стыда бросилась в лицо Гонгору: Куулар, которого он знал как охотника за человеческими черепами, проявлял доброту и заботу там, где он хубилган — выказывал свою готовность к жестокости ничем не оправданной! Таким оружием владеет не каждый… Что это? Искренность или верх лицемерия?

— Я не в силах ускорить ваш отъезд. Многое не готово.

— Мы уходим с тем, что есть. Твой дацан, Гонгор, становится для нас опаснее, чем вся русская полиция Алтая!

Побитой собакой явился хубилган в свои покои. Все его планы раскрыты, а сам он высмеян жестоко и оскорбительно. Осталось последнее средство что-то исправить и изменить. Подняв колокольчик, он вызвал даргу Чижона.

— У тебя есть связь с тангутами Цэдэна Шууна?

— Что вы, хубилган! — дарга стражников сделал обиженное лицо. — Его подкупают караван-бажи, а не Ламы!

— Он мне нужен.

Чижон заколебался, выдавил неуверенно:

— Я попробую, хубилган…

— Утром я должен услышать твой ответ! Нам необходимо задержать гостей еще на два дня, пока не вернется Дарчин. Пообещай Цэдэну Шууну все, что только ему может присниться во сне!

— Ему хватит вашего имени, хубилган.

Хорошо и сладко спал эту ночь Гонгор. Утром, как было условлено, пришел Чижон:

— Баторы Шууны на подходе к дацану. Они согласны встретить наших гостей на любой дороге и вернуть их под ваше покровительство, хубилган.

Потом, помявшись, сообщил, что крысы, живущие в подвале, оставили от баньди Нанжина только хорошо обглоданный скелет.

Гонгор кивнул:

— Благодарю вас, Чижон. Я доволен вашей службой.

…Бабый утонул в думах.

Только вчера Гонгор сообщил ему, что он не может оставить лхрамбу в дацане, поскольку Самдан погиб во время пожара в лаборатории, а миссии Белого Бурхана необходим мудрец и философ: многие законы новой веры надо будет составлять на месте, в горах. К тому же, вернулся гонец Гонгора Дарчин, не принятый таши-ламой: Панчен Ринпоче не собирался менять своего решения.

У Бабыя не было выбора, как не было его и у Гонгора. Да и скрываться от миссии больше уже не имело смысла: с мудрецом или без него Куулар уведет своих людей, а таши-лама за самовольство спросит очень строго. Потому и поник головой хубилган, завершая их последнюю беседу с глазу на глаз:

— Мы оба потерпели поражение…

Гонгор ошибался: поражение потерпел он один, а Бабий не просто отсиживался в библиотеке, а готовился, по совету таши-ламы, к предстоящему специальному экзамену на звание лхрамбы, обещанное ему после возвращения с Алтая.

Таши-лама был странно добр к нему и не удивился, узнав, что Бабый исполнял волю покойного Мунко. Панчен Ринпоче его хорошо помнил и сожалел, что тот не оправдал возлагаемые на него надежды: удалился из Тибета, поссорился с ширетуем Иволгинского дацана, не сдал положенных экзаменов на высокие ученые звания и зачах в своем дугане, не принеся никому ощутимой пользы. Последнее поручение Мунко выполнял добросовестно и полно, обеспечивая таши-ламу всеми необходимыми сведениями и, если бы он довел работу до конца, то стал бы ширетуем и хубилганом самого большого монастыря не только в Бурятии или Монголии, но и в самом Тибете.

— Не повтори его судьбу, Бабый! — сказал таши-лама. — Самое простое в жизни — лень, а убежать от нее — самое сложное…

Вместе с письмом к Гонгору Панчен Ринпоче дал Бабыю один-единственный документ и посоветовал внимательно изучить его.

— В этой молитве соединено все, что необходимо. Эти идеи и мысли надо развивать, к ним уже ничего нового добавлять не надо.

Если даже это и канва, то как и чем по ней вышивать?

Ведь все это тоже было! От пророчества Будды — к орлу, что летит к солнцу по белому лучу правды и справедливости! Но где они, те лучи? Что они несут? Каким взором их увидеть, не имея третьего глаза Будды?..

Мир сложен и неуклюж. И не надо его усложнять еще больше. Не проще ли перечеркнуть все старые догмы и попробовать на их пепелище взрастить новые, что ближе к жизни, к людям, а значит, к истине?.. Нельзя! Уж если этого боится сам таши-лама, то что может сделать Бабый?

Да и где создавать новую догматику бурханизма?

Здесь, в «Эрдэнэ-дзу», как это пытался Гонгор?

В темноте дугана с его ядовитым воздухом, как торопился, но все равно не успел, Мунко?

Там, на горячих камнях Алтая, где не будет ничего, кроме неба над головой?

Ничего, в сущности, не готово. И их миссия поедет с голыми руками и пустой головой. То, что хорошо для Тибета, где даже камни несут в себе тайну веков, не годится для Алтая!..

Гонгор ничем не мог помешать Куулару готовиться к походу своей миссии на запад! Черный жрец не был новичком в каких бы то ни было интригах, по характеру своему никогда никому ничего не доверял и потому к походу на Алтай подготовился более тщательно, чем Гонгор мог предполагать. И если Бабыя удручала теоретическая и идеологическая неподготовленность белого бурханизма, а Гонгора в глубине души радовал ее возможный практический провал, то на самом деле все обстояло совсем иначе: бурханы с первых же дней полностью вышли из-под контроля хамбо-ламы «Эрдэнэ-дзу» и были готовы покинуть дацан в любое время дня и ночи.

Все дни вынужденной отсидки Куулар использовал полностью, обзаведясь знакомствами с необходимыми людьми не только в самом дацане, но и за его стенами.

Ему пригодилось все — и рассказ Пунцага о путешествии в священную Лхасу, в котором обычный караван был превращен Жамцем в хорошо вооруженный отряд; и мимоходом брошенная самим Жамцем хвастливая фраза о деньгах, которые у него еще остались, и он готов их использовать более разумно; и жалобы Гонгора на своих лам, которых не назовешь благочестивыми и преданными вере; и даже жадность, с какой схватил золотую монету стражник дацана, когда они с Чочушем прибыли в «Эрдэнэ-дзу»…