И Кучук, похлопав ее по спине ладонью, торопливо вышел.

Сапары грустно усмехнулась: вот и все. Муж уехал неведомо куда и зачем, а брат отказал даже в малой помощи… Живи одна, Сапары, как сумеешь! Ты же сама этого хотела?..

Все в жизни устроено удивительно просто: родился, пожил немного, умер. Нет тебя — и нет памяти о тебе! И у людей так, и у животных… Но ведь какой-то след на земле каждый оставляет? Должен, обязан оставлять!..

Дельмек стоял над трупом погибшего коня и мучительно вспоминал его кличку. Не вспомнил. А может, ее у него и не было? Конь он конь и есть. Зачем ему имя?

Конь погиб, сорвавшись на мокрой осыпи, едва не утащив в пропасть и самого всадника — хорошо, не в седле был Дельмек, а в поводу вел его, огибая отвесно падающую скалу. Дельмек даже и не помнил, когда и как он успел отпустить уздечку, хотя всегда ее наматывал на кулак!..

Теперь придется через все перевалы пешком идти, пока не повезет набрести на скотовода, который согласится отдать за пару золотых монет хорошего коня под седлом. Седло-то и свое можно было бы снять с погибшего коня, но далеко ли уйдешь с ружьем на одном плече, а с седлом — на другом.

Сняв нож с опояски, Дельмек отточил его на плоском камне, начал привычно разделывать тушу. Шкура ему не нужна, а вот несколько кусков хорошего мяса не помешают. Соорудив из двух камней очаг, натаскав ворох сушняка, Дельмек разжег костер, нанизал на палку куски мяса, медленно поворачивая их в огне, обжарил. Жаль, конечно, что нет и крошки теертпека с собой, но конину и без хлеба есть можно…

Он далеко и надежно ушел от возможной погони. Теперь даже временный аил — чадыр — можно поставить, заняться охотой в горах. Конской туши ему на неделю хватит, если мясо заранее приготовить, чтобы не протухло. Конечно, коня жалко, но ведь рано или поздно, а его все равно бы пришлось бросить или подарить кому-нибудь. В алтайский аил хорошо приезжать на коне, а в русскую деревню лучше входить пешком, потому хотя бы, что идешь за милостыней, а не гордыню свою показать… Да и ружье придется бросить или спрятать в камнях…

Ружья Дельмеку совсем не жаль — назад к охотничьему ремеслу он теперь уже возвращаться не собирался: и годы не те, и охоты особой нет по горам лазить… Да и понял уже бывший лекарь, превратившийся в бездомного бродягу, что легче и проще прожить среди людей на обмане, если совести не иметь ни капли!

Теперь Дельмек не хотел никаких встреч со своими старыми знакомыми. Его след должен навсегда затеряться в горах, а имя исчезнуть из памяти Сапары, Учура, Кучука и других неприятных для него людей… Как имя этого вот коня, сорвавшегося в пропасть…

В горах мало торных дорог. В жизни их еще меньше. И у каждого человека может быть множество дорог, но всего одна жизнь, которая и есть самая главная дорога человека! И слишком дорого ему обходится уступка другим хотя бы одного вершка этой дороги: там постоял, здесь переждал, начнешь вспоминать и получится, что только и делал, что пропускал мимо себя другие жизни!

Уже пора было думать о ночлеге, а Дельмек все не мог расстаться со своими мыслями, которые текли и текли, подобно реке, ударяясь волнами то о правый берег, то о левый…

Догорал костер, росла горка жареного мяса, лежащая поверх подсохшей шкуры коня. Надо подняться и еще сходить за сушняком, но на это уже не было ни сил, ни желания.

— Кто такой? Почему очаг зажег, а аил не поставил?

— Сейчас поставлю, — равнодушно отозвался Дельмек, как бы отвечая на свои мысли. Вздрогнул от собственного голоса, выронил палку с куском мяса. Она шлепнулась в огонь и сразу же вспыхнула коптящим пламенем. Дельмек выхватил ее из огня и только теперь поднял голову. — Э-э, кто тут?

Рослый серый аргымак в молодых яблоках. Хорошая сбруя с серебряными мгами. Стальные кованые стремена русской работы. Высокие черные сапоги. Штаны из синего плиса. Кожаная куртка, перехваченная ремнями. Румяное усатое лицо с желтыми рысьими глазами. Лисья шапка с малиновой кистью, опушенная мехом выдры… Зайсан!

— Кто ты такой? Почему молчишь?

— Дельмек. Охотник.

— На собственного коня охотился? — рассмеялся великолепный всадник. Молодец!

— Так получилось, — смутился Дельмек, — не пропадать же мясу!

— А ты скуп, Дельмек! Или — расчетлив?

— Просто, я два дня ничего не ел, зайсан.

— Охотник и — голодный? На кого же ты охотился? Может, на людей? Сидишь-то рядом с тропой! Добычу ждешь?

Дельмек вскинул голову:

— Охота на людей — не мое ремесло! Всадник сдержанно рассмеялся:

— Отчего же? Ремесло довольно почтенное в наше время!

— У вас ко мне какое-то дело, зайсан? — нахмурился Дельмек.

Нахмурился и всадник:

— Извини, Дельмек. Я пошутил… Где твой дом? Дельмек опустил глаза:

— У меня нет дома. Был, теперь нет! Ничего у меня нет…

— Это плохо. Даже у зверя есть нора!

Всадник уже начал раздражать незадачливого охотника. Хорошо скалить зубы, когда ты сыт, хорошо одет, вооружен и под тобой отличный конь, который не оступится на предательски уползающей из-под ног тропе и не сорвется в пропасть! Впрочем, со стороны он, действительно, смешон, и встреться в хорошие времена Дельмеку такой же бедолага, как он сейчас, то и сам он вряд ли бы удержался, чтобы не понасмешничать!

— Мне больше нечего сообщить вам, зайсан. Желаю счастливой и благополучной дороги!

— Я думаю, что мы пройдем ее теперь вместе. Я — Техтиек!

У Дельмека дрогнули колени, но он все-таки встал, чтобы поклониться. Зайсанов в горах много, а Техтиек один!

— Прости, что говорил с тобой дерзко. Но я не виноват. Тебе надо было назвать свое благословенное имя сразу!

— А я тебя и не виню…

Техтиек спешился, подошел к Дельмеку, будто нечаянно наступил на ружье, свистнул. Тотчас возле костра, пускающего голубые пленки, оказались еще двое всадников, подъехавшие с разных сторон.

— Ну? — спросил Техтиек весело. — Будешь и дальше врать о своей несчастной судьбе или сразу скажешь всю правду?

— Всю правду я тебе уже сказал, Техтиек.

— Взять его!

Для алтайца жить — жечь костры. И каждый алтаец — большой мастер по этой части! Он разложит костер в любую погоду и в любом месте. Да и сам костер каждый раз другой, не похожий на предыдущий. Один годится только на то, чтобы приготовить пищу; другой — просушить одежду и обувь; третий — отогнать гнус и дикого зверя; четвертый — для ночлега в холодную погоду; пятый ритуальный, с большим и высоким пламенем… Да разве их все перечислишь, эти костры! Сколько хозяйственных забот у скотовода, пастуха или охотника столько у него и костров.

Сейчас у Яшканчи забот вдвое прибавилось. А вместе с ними — и костров. Он уходил с Кайоноком на рассвете, выводя овец на пастбище и внимательно присматривая за ними, чтобы шли веером, а не топтали без толку корм, которого и без того мало. Позарез были нужны хотя бы еще две собаки — старый верный пес Дьедер уже не справлялся со своими обязанностями: почти не видел, плохо бегал, сипло лаял и все больше походил на соседа по яйлю Торкота. Наверное, так же старательно готовился к смерти, как и тот. Сдавал и баран-вожак, которому Яшканчи доверял, как себе, и не раз угощал его той же лепешкой, что брал и себе с сыном на обед. Надо было где-то доставать собак и растить нового барана-производителя — вожака отары. И то и другое было для Яшканчи пока несбыточной мечтой.

Полная и сильная луна стояла над юртой Яшканчи, обещая для ее обитателей счастье, когда Адымаш разожгла очаг. Да и самую юрту хозяин разбил в яркий солнечный день, что так же сулило счастье. И первый дым из тулги пошел столбом, предвещая удачу на новом месте.

Заметно повеселевшая Адымаш сразу же начала готовить вкусный и сытный ужин. Кайонок в меру своих мальчишеских сил помогал и отцу и матери: таскал хворост, выдирая его из кустов; поминутно поднимал крышку котла, обжигая руки, жадно втягивая носом запахи давно уже не бывавшего в их желудках мяса; выбирал репьи из шерсти овец и хвоста собаки…