Так что дверь я, конечно, закрыла. Но как только наступил вечер, мне стало не по себе, А уж когда я услышала, как кто-то ковыряется в этой закрытой двери ключом, мне и вовсе поплохело. Не справившись с замками, которых, слава Богу, на моей двери было целых три, вечерний гость требовательно нажал на звонок.

— Кто там? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал твердо. Получилось не очень,

— Я! — рявкнул из-за двери мой «приятель» Синявский, тот самый, от кого я так старательно уходила весь последний месяц. В более спокойной обстановке я бы ни за что не стала открывать, но на фоне грозящей мне смертельной опасности появление Синявского меня почти обрадовало. Во всяком случае дверь я открыла.

Синявский, что удивительно, был без цветов, без шампанского и без тени доброжелательности на лице. Увидев его перекошенную от злобы физиономию, а также выпученные глаза и сжатые кулаки, я поняла, что дверь открывать не стоило.

— Ну? — спросил Синявский. — И что это все значит?

— Только не шуми. Зайдешь?

— Зайду! — сказал Синявский таким тоном, каким обычно говорят: «Удавлю».

Он протянул ко мне руки, но я вовремя успела отскочить. Кто его знает, что он хватал этими руками? Там, может, микробов полно. Мы прошли на кухню и сели по разные стороны стола, что, согласитесь, вполне нормально для непримиримых оппонентов.

Синявский сидел напротив и скрежетал зубами. Ждал объяснений, демонстрируя, что объяснить мне все равно ничего не удастся.

— Отпусти меня, Синявский, — жалобно попросила я. — Ну, отпусти, будь человеком.

— Ты меня не любишь? Скажи. Если нет, я сам уйду. Скажи честно, и без этих: "мне не нравится, как ты ко мне относишься, как ты со мной разговариваешь, как ты на меня кричишь".

— Но мне действительно не нравится, как ты со мной разговариваешь.

— Ты меня не любишь? — Синявский шарахнул кулаком по стене.

— А ты просто уйдешь или опять будешь вешаться?

— И ты еще обвиняешь меня в цинизме! — театрально воскликнул он.

— Я тебя ни в чем не обвиняю. Я просто прошу, чтобы ты оставил меня в покое.

— Чего ты добиваешься? — Он схватил чашку со стола и бросил ее в угол. Чашка почему-то не разбилась. Тогда он схватил вторую и бросил ее туда же. На этот раз разбились обе.

— Начинается.

— У тебя завелся новый воздыхатель?!

— Синявский, ты же понимаешь, даже если бы и завелся, я бы тебе сроду не сказала. Ты же начнешь разборки устраивать, тебе же на приличия плевать.

— Так, значит, завелся?! Кто?

В этот момент раздался звонок в дверь. Я бросилась открывать, совершенно забыв о предостережениях Леонида. Не потому, что склероз, а потому, что воевать с Синявским — удовольствие сомнительное и любая передышка в такой ситуации — радость.

Открыв дверь, я уже второй раз за сегодняшний вечер горько пожалела, что это сделала. В квартиру вошли, нет — ввалились, три амбала абсолютно бандитского вида. Бритые, с цепями, с мордами — в общем, типические. Единственное, что доставило мне удовольствие в этот непростой момент, выражение лица Синявского. Он весь как-то сжался, сдулся, из грозного Отелло превратился в маленького и склизкого сморчка. К тому же его, как мне показалось, парализовало. Он как сидел в очень неудобной позе, криво и боком, так и замер, не делая никаких попыток сесть поудобнее.

— Значить, так, — сказал первый амбал, отбросив меня профессиональным движением на диван, — слушай, киска. Если ты о пансионе что-то куда-то брякнешь, я тебе сам глотку перегрызу. Поняла?

Я кивнула.

— А если ты, сука, к ментам сунешься, то не только тебе, но и твоим родственничкам перегрызу, поняла?

Я кивнула.

Он огляделся по сторонам и, видимо, для пущей убедительности одним движением смахнул со стола остатки посуды. Ну что за вечер сегодня? Если так пойдет, из чего я буду есть в дальнейшем?

Амбалы ушли, хлопнув дверью, а я бросилась к окну в надежде разглядеть, на какой машине они приехали. Через пять секунд я уже звонила Васе.

— Приходили трое, слышишь? Да, с угрозами. Да, про пансион.

И вдруг Синявский, о котором я, честно говоря, забыла, бросился к телефону и нажал на рычаг.

— Ты что? — зашипел он. — Тебе же русским языком сказали — в милицию не звони! Ты с ума сошла!

— Это ты с ума сошел, — я сделала попытку набрать Васин номер еще раз. — Отстань, Синявский.

Не тут-то было. Он вцепился в трубку мертвой хваткой и отдавать не собирался. Я представила, что там себе думает Вася и как он пытается сейчас мне дозвониться.

— Синявский, не паникуй, — попробовала я его успокоить. — Это все специально было придумано, мы так и рассчитывали, что бандиты появятся. Это план такой, понимаешь?

— План?! — У Синявского глаза вылезли на лоб. — Да ты соображаешь, куда ты лезешь? И в какие игры ты играешь? Совсем обалдела?

В последующие десять минут мы молчаливо сражались из-за телефонной трубки — я ее вырывала, а Синявский не давал, так что Вася появился как нельзя более кстати. Он налетел на Синявского, вывернул ему руку и повалил на пол. Синявский тихо взвыл, а я с криком: "Нет, это не он, это не бандит", бросилась к Васе и попыталась вызволить правую, практически рабочую, руку бедного Синявского, ту самую, посредством которой он доносил свои глубокие мысли до читателей газеты «Дело».

Надо знать Васю — просто так, с бухты- барах-ты, он хватку не ослабит. Поэтому, пока я тянула руку Синявского в одну сторону, а Вася мертво держал ее на прежнем месте и методично расспрашивал меня: "кто такой? что здесь делает?", Синявский успел заметно позеленеть. Пытаясь как-то скрасить некомфортность его положения, а также помятуя, что смех продлевает жизнь, я решила развлечь своего приятеля веселой шуткой.

— Слушай, — сказала я, стоя на четвереньках около него и заглядывая ему в лицо, — а твоя фамилия случайно не Зеленявский? А то ты почему-то не синеешь, а зеленеешь.

Синявский шутку не оценил и смеяться не захотел.

Согласившись наконец, что пойманный гражданин опасности не представляет, Вася переклю-.чился на меня.

— Ну как ты, девочка? Испугалась? — В его голосе явственно прослушивались тревога и забота. — Все, теперь без меня шагу не сделаешь.

Синявский не без изумления смотрел на Васю.

— Скажу больше, Санечка, — продолжал Вася, — здесь тебе оставаться опасно, и ты сейчас же переезжаешь ко мне.

— Я возражаю, — вдруг подал голос Синявский, чего в этой ситуации никто не ожидал- Никуда она не поедет.

— Что-о?! — Теперь уже Вася смотрел на Синявского с изумлением. — Ты возражаешь? Да кто тебя спрашивает-то? — . И, повернувшись ко мне, скомандовал: — Собирайся! Быстренько.

Квартиру мы покидали все вместе, то есть втроем. Синявский выразительно молчал, Вася без умолку тараторил, расспрашивал, как выглядели бандиты, как друг к другу обращались, на чем приехали (вот! не зря я в окошко-то выглядывала).

Когда мы выезжали из двора на Васиной машине, Синявский стоял у подъезда с видом человека, который никуда не собирается идти. И я была абсолютно уверена, что в ближайшее время мы с ним не увидимся. И даже не созвонимся. То есть я была абсолютно уверена, что моя мечта прекратить, наконец, наш дурацкий роман сбылась. Но смотреть на него мне было больно, и хотелось только одного: выскочить из машины, подойти, погладить по голове — он очень любит, когда я его глажу по голове, — и попросить прощения. Еще хотелось дать Васе в ухо. Ну почему он такой грубый? Нельзя же так с людьми.