На протяжении первой половины 2000-х годов и жители, и элиты балтийских стран связывали свои надежды на прогресс с интеграцией в Европейский союз. Сколько бы ни было конфликтов в Прибалтике между «наследственными гражданами» и русскоязычным или польским меньшинствами, они были до недавнего времени едины в упованиях на Запад.

И те, и другие верили, будто магическим образом все их проблемы сами собой решатся в тот момент, когда повсюду взовьется синее европейское знамя с постоянно меняющимся количеством звездочек. Но не только ничего подобного не произошло, а к собственным проблемам прибавился запутанный клубок общеевропейских вопросов. Разочарование постигло и население, и элиты. Другое дело, что разные классы общества на него реагировали по-разному.

Легко рассуждать о том, что объединенная Европа не справляется с притоком новых членов. Именно так интерпретировал происходящее глава Европарламента Ханс-Герт Поттеринг. «До тех пор, пока договор не вступит в силу, не может быть, за исключением, возможно, Хорватии, приема никаких новых членов», - таков был его рецепт по преодолению кризиса.

Увы, кризис европейской интеграции порожден не присоединением бывших коммунистических стран, а несостоятельностью собственной политики, проводимой элитами Евросоюза. Ею предопределена и напряженность в отношениях Старой и Новой Европы. Когда Польшу и Венгрию принимали в Евросоюз, все вспоминали про то, как в прошлом Европейское сообщество интегрировало Испанию, Грецию и Португалию, считавшихся по тогдашним меркам весьма бедными странами.

Теперь этот пример предпочитают не повторять. Экономика регулируемого капитализма, существовавшая в тогдашней Западной Европе, позволяла перераспределять ресурсы от богатых регионов к бедным и от буржуазии к трудящимся классам.

Именно этот механизм, который позволил подтянуть к уровню развитого севера отстающие регионы европейского юга, как раз и был уничтожен договорами в Маастрихте и Ницце, регламентировавшими объединение Запада и Востока. Трудовые ресурсы Востока выброшены были на рынок Запада не для того, чтобы поднять заработную плату в Новой Европе, а для того, чтобы, обострив конкуренцию за рабочие места, опустить ее в Старой.

Поскольку этот курс является стратегическим, принятым на основе консенсуса между правыми и левыми, он не подлежит ни пересмотру, ни обсуждению. А выход из кризиса будут искать в борьбе с мифами прошлого, в искусственном разжигании культурно-этнических противоречий и поиске внешнего врага. А Россия оказывается просто идеальным кандидатом на роль «злого соседа».

Антироссийская истерия отнюдь не является монополией Прибалтики. В большинстве западных стран пресса руководствуется принципом «о России плохо или ничего».

- Сегодня газеты готовы опубликовать любую новость из России, если только эта новость плохая, - объясняет мне шведский коллега.

В Германии положение дел такое же точно.

- Ведущие издания мои репортажи из Москвы не печатают, - жалуется немецкий журналист Кай Элерс. - К вашей нынешней власти я не испытываю особой симпатии. Но у меня одна проблема - я не могу врать.

Прессе не нужна критика российских порядков или анализ происходящих у нас процессов. Ей нужен образ врага. В этом смысле ситуация даже хуже, нежели в годы «холодной войны». Тогда Советский Союз был действительным врагом, а врага надо знать. При всей неприязни к советскому строю тексты, публиковавшиеся в западной прессе, были вполне адекватны и информативны. Сегодня ничего подобного!

Если посмотреть на экономику, абсурдность ситуации выявляется еще больше - никогда за последние 90 лет хозяйственные связи России с Западом не были так тесны, никогда со времени Первой мировой войны присутствие западноевропейского капитала в нашей стране не было столь значительным и не росло столь стремительно. В Россию хотят вкладывать деньги, с ней хотят торговать, открывать офисы и устанавливать связи. Ее очевидно не боятся. В ней нуждаются.

Откуда же такое единодушие неприязни, с которым мы сталкиваемся, как только открываем газеты или включаем телевизионные новости?

Россия выступает по отношению к Евросоюзу не в качестве врага, а в качестве образа врага. Эта вражда - прежде всего виртуальная, продиктованная внутриполитической динамикой самого Европейского сообщества и его же внутренними противоречиями.

Показательно, что в 2000-2003 годах отношение к России в прессе и в политических кругах Европейского союза было куда более позитивным. Что изменилось за этот период? Разумеется, в самой России многое произошло, но, строго говоря, по европейским критериям положение стало лучше, а не хуже. В начале десятилетия была в самом разгаре вторая Чеченская война, сопровождавшаяся массовыми нарушениями прав человека.

Сейчас военные действия на Кавказе приутихли. Конституционная норма, по которой президент должен оставаться на своем посту не более двух сроков, выполнена. Положение оппозиционной прессы не стало лучше, но, по крайней мере, не ухудшилось. Почему же сегодня резко ухудшилось отношение прессы, а оценки порой сменились на противоположные?

Несомненно, сыграла свою роль смена политических лидеров, прежде всего - уход Герхарда Шредера с поста канцлера Германии. Но и отставка Шредера после поражения на выборах была отнюдь не случайностью, отражая общие сдвиги, происходившие в политической жизни Германии и Европы.

В начале 2000-х годов казалось, что «проект «Европа» развивается успешно, а на основе франко-германского ядра нового континентального союза возникает новый геоэкономический и геополитический центр силы, способный противостоять Соединенным Штатам. Пиком конфронтации с США были первые месяцы иракской войны, вызвавшей не только гнев общественности, но и осуждение лидеров Франции и Германии.

Поднимающийся новый европейский центр нуждался в России как союзнике, обеспечивавшем ее тылы как в энергетическом, так и в военном отношении. Иллюзии относительно самостоятельных политических возможностей Европы существовали и в Москве, охотно откликавшейся на приглашения и инициативы Берлина и Парижа, и среди западных левых, которые готовы были поддержать «европейскую социальную модель» в противовес «крайнему либерализму» США.

Однако вторая половина десятилетия выявила слабость европейского проекта. Главная проблема состояла в том, что продолжение неолиберальной экономической политики оказалось несовместимо с геополитическими амбициями и внутриполитической стабильностью. Крупнейшие европейские корпорации вполне довольны были ростом прибылей, полученных благодаря снижению налогов и отказу от политики социальной ответственности, но с этим не хотело мириться население, которое всё более активно протестовало.

Геополитическая экспансия единой Европы сопровождалась ростом проблем на востоке, с новыми членами союза, которые пытались уравновесить свою экономическую слабость политической близостью с США. После реализации Договора Ниццы о расширении союза запутанный клубок социальных, политических, культурных и экономических противоречий начал стремительно расти, превратившись в настоящий снежный ком.

Процессы, происходящие в Евросоюзе, стали явно неуправляемыми, на горизонте замаячил глобальный экономический кризис, конфликты между государствами дополнились внутренним несогласием в каждом из них. Но это вовсе не означало, будто кто-то собирается менять проводимую политику. Напротив, избранный курс должен быть продолжен вопреки растущему сопротивлению большинства граждан, которые уже осознали несовместимость своих интересов с этой политикой, и даже вопреки объективной реальности, которая создает чем дальше, тем больше проблем.

В таких условиях амбициозные планы соперничества с Америкой были оставлены. Борьба с Вашингтоном в лучшем случае свелась к мелким препирательствам по поводу второстепенных вопросов в рамках Всемирной торговой организации, а «европейская социальная модель» уже не могла выступать идеологическим знаменем, поскольку европейские элиты пытались ее уничтожить и из-за этого оказались вовлечены в затяжную борьбу с собственным населением.