Вот и Вселенная — моя, личная, собственная — вполне умещается под одеялом. А боль других, какой бы жуткой ни казалась мятущемуся уму, рано или поздно скукоживается до размеров крошечной сладко ноющей жалости к себе. Любимому. Странною, однако, любовью любимому — такой, в которой ненависти, пожалуй что, и больше. И уж во всяком случае больше — отвращения. А вопрос налить или не налить вырастает до уровня проблемы экзистенциальной, едва ли не космической. Да чего там «едва ли» — космической, по самой полной программе. В этой моей уютной индивидуальной Вселенной. Той, что под одеялом.

Ложь это все, Господи, и ложь от начала. И к правде — а, значит, и к жизни самой — сердцем своим так я и не прикоснулся.

Телешов встал, подошел к столику и, взяв бутылку водки, направился с ней на кухню. Подойдя к раковине, он отвернул крышечку и опрокинул бутылку донышком вверх. Потом пристукнул пустой бутылкой по краю раковины.

— Твое здоровье, Сергей Михалыч.

Он швырнул бутылку в мусорную корзину, прошел в комнату, сунул сигареты в карман джинсов и, набросив в прихожей легкую куртку-плащевку поверх рубашки, толкнул дверь. Уже захлопнув ее, он принялся ощупывать карманы, но вспомнил, что ключи остались там, где всегда и лежали — на книжном стеллаже. Телешов махнул рукой. Не впервой. Его мудреный замок без проблем открывался отверткой или перочинным ножиком. Раз-другой выручала и вилка.

Сергей вышел из подъезда и глубоко вдохнул свежий ночной воздух. Однако тихой сегодняшняя ночь не была. С разных сторон — где ближе, где дальше — слышалось урчание машин и возбужденные человеческие голоса. Странно. Может, что-то уже объявили по радио или по ящику? Хотя кто же их слушает в такое-то время…

Пройдя с десяток шагов по дороге вдоль дома, он поднял голову. Две трети окон все-таки были темными. С другой стороны, треть квартир, где народ не спал и, судя по всему, активно шевелился — совсем немало для половины четвертого.

Он внезапно остановился. В одном из темных окон на четвертом этаже он увидел прижавшегося к стеклу ребенка лет трех-четырех, слабо освещенного светом фонаря, пробивавшимся сквозь густую листву деревьев. Сергею не раз доводилось видеть его там и прежде — в такой же позе, с ладошками и личиком, прилипшими к оконному стеклу, всегда молчаливого и неподвижного. Краем уха Телешов слышал, что родители пьют-гуляют сутками напропалую — чаще дома, порой и «на выезде». Кормить малыша они, пожалуй что, как-нибудь, да кормят. А в остальном… Что же у нее, этой маленькой человеческой души, «в остальном», если какая-то недетская безысходность вела и ведет ребенка к подоконнику, с которого он часами напролет немигающими глазенками смотрит в ночь?…

Сергей мотнул головой и быстрым шагом двинулся вдоль дорожки.

Кремер заглушил мотор и погасил фары.

— Ну вот, стратегически выгодный пункт. «Швабский домик» просматривается прекрасно, зато нас оттуда не слишком-то вычислишь.

— А зачем вообще эти прятки? — негромко спросила Алина.

— А затем, что после разговора нашего о заморских историях я с максимальной незаметностью отбуду, а уж машину себе вы как-нибудь поймаете.

Наговицына смутилась.

— Понятно. Ради Бога, простите, Петр Андреевич. Не кататься же на ваших санях всю ночь, да и вам хоть часок-другой сна выкроить надо.

— Ничего вам не понятно. Просто не нужно, чтобы еще и я во всем этом и при всем этом наличествовал. Сергей наш, как известно, из интеллигентов — и, стало быть, существо по определению ранимое сверх всякой меры. А ему за последнее время и по самой полновесной, не интеллигентской мерке досталось с лихвой. Так что вы сами.

— Что сами?

— Сами и решите. Куда поедете, зачем поедете. Поедете ли вообще. Алина Витальевна, голубушка, да вы же, вроде, сюда рвались. Вот и…

— Ясно, — Наговицына невольно улыбнулась. — Урок практической психологии.

— Вроде того, — согласился Кремер. — Дипломов соответствующих, конечно, нет, но когда тебе без пяти полста…

Какое-то время они сидели молча. Мимо по Новочеркасскому проспекту проехала колонна крытых брезентом грузовиков с буквами «МЧС» на бортах. За ними двигались автоцистерны. Майор кивнул в сторону машин.

— Подтягиваются. Выходят на исходные позиции.

— В соответствии с планом. Дай Бог, чтобы и дальше по плану прошло.

Кремер пожал плечами.

— Не по плану пойдет, так по обстановке. Так оно нам даже привычнее. И, главное, понятнее.

Майор умолк, потом повернулся к Алине.

— Ну так что там за кашу дядя Сема наварил на болотах родимой Флоридщины?

— А, — протянула Наговицына, — значит, что такое Эверглейдс и где он располагается, вы знаете?

— В общих чертах, — скромно откликнулся Кремер. — Я мент начитанный. Да и в МИМО из меня все-таки не мента готовили.

— «Мимо»? — Алина показалось, что она ослышалась. — МИМО который тот самый МИМО? В смысле, МГИМО?

— Ага, — сокрушенно подтвердил майор. — В том самом смысле. Что с «г», что без, суть не меняется. Но про эту часть моей биографии мы как-нибудь в другой раз потолкуем, ладно?

— Хорошо, — Ламанча покачала головой. — Чудны дела твои, Господи…

— И дела чудны, и пути неисповедимы, — согласился Кремер. — Что есть, то есть. Ну так что же там завертелось, в этом Эверглейдс? И, кстати, для начала — просто перепровериться. ГМП — аббревиатура, которой вы с Бардиным перебрасывались — я так понимаю, есть не что иное, как «генетически модифицированные продукты»?

— Именно.

Кремер задумчиво кивнул.

— В целом прорисовывается… Простите, даже рта вам открыть не дал. Так что за история?

— История эта — или фрагменты ее — известна мне со слов того же Бардина. Он как-то наведался в лабораторию. Со мной в тот день профессор Вержбицкий был. — Алина усмехнулась. — Отсюда и последняя шутка подполковника.

— Понятно. Надо думать, профессор за дядю Сему горой стоял.

— Да нет, не горой, конечно, но… Вы же понимаете, фрондерство неистребимое…

— Известное в более здравомыслящем и уравновешенном народе под названием «кукиша в кармане».

Наговицына рассмеялась.

— Вот-вот. Тот самый нержавеющий инструмент. Тогда-то Бардин нам и рассказал, что в самой глубинке Эверглейдс — а это, как вы понимаете, от границ заповедника далече — располагался какой-то исследовательский центр. В закрытой наглухо и охраняемой зоне. Множество сотрудников, зданий, машин — в общем, что хозяевам по карману было.

— А карман пентагоновский, — дополнил Кремер, — бездонный, известное дело. Я так понял, что тамошние вояки всем этим шоу и заправляли.

— Я тоже так поняла. Так вот, в один прекрасный день — точнее, в несколько дней — центра этого вдруг не стало.

— Закрыли? — поинтересовался майор.

— Нет. Физически не стало. Произошел мощнейший пожар, причем горел одновременно и сам центр, и внушительных размеров площадь вокруг него. Опять-таки по данным Бардина…

— Сиречь Эф-Эс-Бэ, хотя, думаю, и без ГРУ здесь не обошлось…

— Так вот, по их данным температура горения была намного выше той, которая наблюдалась бы в результате естественно возникшего пожара — не говоря уже о том, что вокруг там сплошные болота. И сам пожар был ограничен почти правильной окружностью. За несколько дней выгорело все, до верхнего слоя почвы включительно.

Кремер выпрямился и повел плечами, разминая мышцы спины.

— Ну вот, Алина Витальевна. Всего-то пара минут нам и понадобилась, чтобы и я для себя общую картинку нарисовал. А вы боялись…

— Да я, в общем-то, не особо напугана была вашей просьбой, Петр Андреевич.

— Правильно. — Майор одобрительно кивнул. — Пугливый герпетолог науке и родине без надобности. Сигаретой не угостите?

Наговицына протянула Кремеру пачку, вынула одну для себя. Они курили и молчали.