Сын едва ли не ежемесячно возобновлял свои психологические атаки на старика, пытаясь перетащить его в сытую Америку, где он устроился очень и очень неплохо. «Папа, ну что тебя там, в конце концов, держит?»

Яков Наумович невесело усмехнулся. Что держит… Да все, дорогой ты мой американец. Все — от мелочей и до главного. Все и держит. Память. Люди. Улицы. Город, в котором родился и прожил всю жизнь. Сама эта прожитая жизнь, наконец. И кто же хотя бы раз в неделю — не говоря уже о датах рождения, свадьбы и смерти — придет на могилу к Сусанночке? Ведь у нее кроме него, Яши, совсем никого не осталось.

Грустная улыбка снова появилась на лице старика. Вот так и начинаешь понимать, что, как объявляют в метро, следующая остановка — конечная. Когда не остается никого, абсолютно никого, кто еще мог бы назвать тебя Яшей. Извините, на следующей выходите?

Выхожу.

Додик наверняка там сейчас с ума сходит, в своей Америке. И ничего же пока с этим не сделать. Ни сюда не позвонить, ни отсюда. Новомодный телефон, присланный сыном, с кучей малопонятных функций и кнопочек, три дня назад перестал весело помигивать своими крохотными лампочками и заглох. Выпрямитель, это почти наверняка. Подкосили нежного американца перепады отечественного напряжения. А в последнее время, как назло, чувствовал себя Яков Наумович очень неважно, и до мастерской или какого-нибудь приличного магазина с электроникой ему было бы не добраться.

Сын, изредка наведываясь в Питер, пытался навязать старику хотя бы телевизор. Ну уж нет. Здесь Зальцман-старший был тверд. С тех пор, как окончательно умолк его древний черно-белый «Славутич», он с превеликой радостью избавился от надоевшего ящика. И каналов было не счесть, и… И по всем несчетным каналам такая мерзость, такая тупость, такой парад мыслимой и немыслимой бездарности… Зато классному и дорогому стерео Яков Наумович был не просто рад — о, это был подарок, всем подаркам подарок, царский, доложу я вам, подарок! А более всего поразил его огромный набор филипсовских компакт-дисков — полное собрание сочинений Моцарта. Да он месяц в себя не мог прийти! Телевизор? Надо быть идиотом. При всех стеллажах, набитых его любимыми книгами, плюс — полное собрание! — Моцарт. Ну и, конечно, Томми-Томик, родная четвероногая душа. И теперь скажите, что еще нужно старому человеку?

Ретривер снова глухо зарычал, но старик безошибочно почувствовал промелькнувший в этом негромком рычании страх.

Ладно, пора и душ принять. Карташов слез с кухонной табуретки и на секунду задумался: что сначала? Душ — или бриться? Бриться — или душ?

Вообще-то лучше второе, подумал он. Мыться Валерий любил под очень горячей струей, до красноты, чтобы только-только терпеть — а под конец вдруг перекрыть начисто кран горячей воды и, тихонько поскуливая, постоять с минуту под ледяной. Зато потом и лицо распарено, и бритва сама собой скользит по щекам. Но до этого придется оттирать запотевшее до самого серебряного слоя зеркало…

Ну что ж, решил он. Значит, бриться.

Он вошел в ванную, положил свой испытанный «Джиллет» рядом с умывальником и взял в руки баллончик с пеной. Тряхнул его пару раз, убеждаясь, что запас пены в нем еще не иссяк. Нет, порядок действий придется чуть-чуть изменить. В конце концов, бритье — это роскошь, а у человека случаются нужды и понасущнее.

Он шагнул к унитазу, крышка на котором была откинута. Взгляд его упал вниз, туда, где находился квадратик воды, остающейся в колене после слива. Сначала Валерий ничего не понял: вода эта то приподнималась, то опускалась почти до нуля. Он продолжал стоять в оцепенении даже тогда, когда увидел появляющуюся в глубине треугольную змеиную голову.

Карташов пришел в себя вовремя: змея еще только выбиралась из канализационного колена и была явно не в состоянии нанести удар. Валерий одним прыжком выскочил из ванной, захлопнул дверь и заорал, не боясь разбудить Борьку и даже не думая об этом:

— Ленка!!! Бегом! Сюда!

Жена, словно только и дожидалась его крика, в несколько секунд оказалась рядом с ним. Из комнаты донесся недовольный голосок проснувшегося Борьки: «Зачем кличишь?»

— Что? — спросила Лена на одном дыхании.

— Там, — он кивнул на дверь, которую по-прежнему подпирал плечом.

Глаза Ленки округлились. Она как-то сразу и без объяснений поняла, что именно прячется «там».

— Лерик, — тихо сказала она, приложив ладонь к нижней губе, — что же мы будем делать?

Валерий внезапно рассердился на себя самого. Что он, в самом деле, привалился к этой двери? Не медведь же там за ней? Нет, дверь змеюка, конечно, не вышибет — если даже и примется вышибать. Но придавить ее чем-то надо.

— Стань пока сюда, — скомандовал он, стараясь говорить спокойно.

— К двери? — Ее глаза еще больше округлились.

— Да. Не бойся, Ленчик, она же ее не проломит.

— А ты?

— Поищу, чем придавить.

Через несколько секунд он уже приставлял к двери ванной тяжелую тумбочку, которую со всем ее содержимым притащил из комнаты.

— Все, — сказал он. — Надо звонить.

— Нет, нет, — замотала головой Ленка. — Бежать надо, Валера, Борьку хватать и бежать!

— Куда? — резко оборвал ее он. — В подъезд сейчас нельзя ни в коем случае! Откуда мы знаем, что там? Звонить, Ленок, звонить…

Карташов невольно посмотрел на руки. Да, мне сейчас только бриться, подумал он. Руки ходили ходуном.

Что с ним такое приключилось? Яков Наумович приподнялся на постели, потом с трудом сел.

— Томик? Ну что там у тебя, хороший мой?

Пес уже не ворчал, а жалобно поскуливал. Старик потянулся к выключателю ночной лампы, щелкнул им и, нащупав очки, надел их, поглядывая в сторону двери.

Ретривер, рывками двигаясь то вперед, то назад, ворча и повизгивая, все-таки продвигался задом в комнату старика.

— Томми? — уже удивленно обратился к псу хозяин.

Томик не повернулся. Он не спускал глаз с коридора, так же продолжая пятиться — шаг вперед, два шага назад — словно сдавая территорию какому-то невидимому врагу. Какому?

Ретривер двинул головой вперед и внезапно резко отпрыгнул. Теперь в его голосе не слышалось ни тени угрозы — только страх. Он скулил негромко и жалобно, как скулит маленький и беспомощный щенок.

Томми отступил на еще несколько шагов и только теперь повернулся к хозяину.

— Что случилось, Томик?

Собака издала негромкий плачущий звук. Яков Наумович никогда не видел своего четвероногого друга в таком растерянном и жалком состоянии. Глаза Томми были не просто влажными — в них явственно блестели слезы.

Старик протянул руку, чтобы погладить пса, но тот резко развернулся в сторону дверей. Зальцман посмотрел в ту же сторону, увидев, наконец, то, что так напугало Томми. Такого быть не должно, подумал он. Это просто ночной кошмар. Это не может быть явью. Но старик для своих лет мыслил очень ясно и понимал, что не спит. Значит, перед ним была явь, какой бы кошмарной она ни казалась.

Он знал, как называется вползавшее в комнату медленно извивающееся темное существо с треугольной головой. Он просто никогда не думал, что Смерть может выглядеть именно так. Но в том, кем была фантастическая гостья, он ни на секунду не усомнился.

Внезапно ретривер с коротким и жестким рыком бросился вперед. Змея оказалась быстрее. Может быть, потому, что располневший пес был в не самой лучшей форме. Но, скорее всего, потому, что у любой собаки не было бы ни одного шанса из миллиона победить в этой неравной схватке.

Старик понял, что пес умер почти мгновенно. Ретривер, в морду которого вонзились змеиные зубы, упал сразу. Не издав больше ни звука.

— Ах, Томик, Томик, — с болью и лаской сказал старик. Змея, отпрянув от лежащей на полу собаки, стала медленно двигаться в сторону кровати, на которой сидел человек. Старик знал, что умрет он через какие-нибудь несколько секунд, но не это, похоже, сейчас волновало его. Больнее всего было то, что о подвиге, жертвенном подвиге его друга некому будет рассказать.