Ее рисунки ничуть не хуже хороших профессиональных, а — была бы надежда на устройство — после месяца «figurines» в школе она бы многих просто забила. Не материнское самомнение, а мнение знающих.
Подумайте об этом, милая Саломея, тогда она с 1-го января записалась бы на курс figurines и к 1-му февраля могла бы уже подать мастерские вещи.
Другого исхода не вижу. Если бы Вы захотели, она могла бы Вам привезти показать имеющееся.
Простите за зверский эгоизм письма, но мы по-настоящему тонем.
Целую Вас.
МЦ.
Медон, 22-го февраля 1932 г.
2, Av Jeanne d'Arc
Милая Саломея,
(Помните: Шаломея — от: шалая)
Вы меня совсем забыли, никогда не зовете в гости и я даже немножко обижена (что без меня так окончательно-хорошо обходятся).
Хотя знаю, что Вы служите, а может быть и хвораете. Поэтому не зовите меня скоро, но когда-нибудь все-таки позовите.
_______
Дела наши гиблые, гиблейшие… 1-го апреля переезд — мы уже отказались, ибо вытянуть не можем — пока неизвестно куда. Жалею лес, которым утешалась.
Обнимаю Вас и жду весточки, спасибо за Алю, чту вы думаете о ее хронических лошадях?
Сердечный привет от всех. Мура включая. Вы единственное женское существо, про которое он говорит: ничего себе (высшая хвала!).
МЦ.
<Наверху — рисунок лошади; внизу — приписка:>
Дорогая Саломея Николаевна, нет ли у Вас книги «La belle saison» Martin du Gard'a?[701] На эту книгу объявлен конкурс иллюстраций, у нас ее нет, купить, конечно, не на что; и вот ищу по знакомым. Целую крепко. Аля.
11-го марта 1932 г.
Meudon (S. et O.)
2, Av Jeanne d'Arc
Дорогая Саломея, завтра еду в Брюссель читать уже знакомый Вам доклад «Поэт и время»[702] в Клубе Русских Евреев (приглашение). Поэтому в понедельник быть у Вас не смогу — возможно, что задержусь на несколько дней в попытке устроить французский вечер.
Положение наше отчаянное: с квартиры съезжаем 1-го, не платили 2 месяца, итого 900 фр., сняли другую в Кламаре, дешевле нашей на тысячу, исходив предварительно все окрестности. 1-го должны внести тысячу фр. за триместр (нашли без залога). Из Бельгии привезу немного, — знаю от уже ездивших по тому же приглашению, немного подработает и С<ергей> Я<ковлевич>, но все это конечно не составит и половины. Без уплаты здесь — не выпустят, а без уплаты там — не впустят. А еще переезд.
Воплю о помощи на все стороны, воплю и к Вам: милая Саломея, выручите еще раз, соберите что можете — иначе нам совсем погибать.
По возвращении из Брюсселя спишусь с Вами, когда встретиться. Желаю здоровья и приличного самочувствия — у меня от всех этих лестниц, этажей, dйbarras’ков[703] с окном и без, достоверных жеранов[704] и призрачных hussiers[705] —несколько безумное.
Обнимаю Вас
МЦ.
18-го марта 1932 г.
Meudon (S. et O.)
2, Av Jeanne d'Arc
Дорогая Саломея,
Обращаюсь к Вам со следующей отчаянной просьбой: я только что из Бельгии, из поездки ничего не вышло: 250 6ельг<ийских> франк. вместо 500 франц<узских>, на которые рассчитывала и вправе была рассчитывать.
Подробности моих злоключений — устно.
Пока же: 1-го, т. е. через 12 дней, мы должны выехать и въехать, ибо подписала новому хозяину обязательство, как и он — нам.
Плата с триместрами, т. е. при въезде нужно внести ровно тысячу.
Здесь мы не платили два месяца, итого 866 фр., словом (переезд включая) необходимы две полных тысячи. Тысячу надеюсь сколотить из предполагаемого на днях заработка С<ергея> Я<ковлевича>, авансов в Воле России[706] и одном сербском журнале и ряде частных заёмов по 50 или возле-франков. Но второй тысячи нет и быть не может, наши возможности исчерпаны досуха. Д<митрий> П<етрович> прислал 2 фунта, которые уйдут на жизнь, — до 1-го. В доме голод и холод.
Дорогая Саломея, сделайте чудо, иначе мы по-настоящему погибли. Вещей без уплаты здесь естественно не выпустят, вообще — тупик.
Целую Вас и воплю о помощи.
МЦ.
Самое ужасное, что у нас всего 12 дней.
16-го мая 1932 г.
Clamart (Seine)
101, Rue Condorcet
Дорогая Саломея!
Сердечная просьба: 26-го мой доклад — Искусство при свете Совести (помните разговор осенью? то самое). Посылаю Вам 10 билетов с просьбой по возможности распространить — чем дороже, тем лучше, но не меньше 10 фр. билет. Мы в самой черной нищете, живем вчетвером на Алины еженедельные 40 фр. (figurines), то есть — гибнем. В Париж ходим пешком и т. д.
Оттого не писала и не бывала.
Обнимаю Вас и люблю
МЦ.
12-го августа 1932 г.
Clamart (Seine)
101, Rue Condorcet
Дорогая Саломея, видела Вас нынче во сне с такой любовью и такой тоской, с таким безумием любви и тоски, что первая мысль, проснувшись: где же я была все эти годы, раз так могла ее любить (раз, очевидно, тбк любила), и первое дело, проснувшись — сказать Вам это: и последний сон ночи (снилось под утро) и первую мысль утрб.
С Вами было много других. Вы были больны, но на ногах и очень красивы (до растравы, до умилительности), освещение — сумеречное, всё слегка пригашено, чтобы моей тоске (ибо любовь — тоска) одной гореть.
Я все спрашивала, когда я к Вам приду — без всех этих — мне хотелось рухнуть в Вас, как с горы в пропасть, а чту там делается с душою — не знаю, но знаю, что она того хочет, ибо тело = самосохранение. — Это была прогулка, даже променада — некий обряд — Вы были окружены (мы были разъединены) какими-то подругами (почти греческий хор) — наперсницами, лиц которых не помню, да и не видела, это был Ваш фон, хор, — но который мне мешал. Но с Вами, совсем близко, у ног, была еще собака — та серая, которая умерла. Еще помню, что Вы превышали всех нб голову, что подруги, охранявшие и скрывавшие — скрыть не могли. (У меня чувство, что я видела во сне Вашу душу. Вы были в белом, просторном, ниспадавшем, струящемся, в платье, непрерывно создаваемом Вашим телом: телом Вашей души.) Воспоминание о Вас в этом сне, как о водоросли в воде: ее движения. Вы были тихо качаемы каким-то морем, которое меня с Вами рознило. — Событий никаких, знаю одно, что я Вас любила до такого исступления (безмолвного), хотела к Вам до такого самозабвения, что сейчас совсем опустошена (переполнена).
