Дела наши хуже нельзя.
Да! я тогда по-настоящему и не поблагодарила Вас за те сто фр<анков>, только с жадностью их забрала. — Спасибо огромное.
До свидания, целую Вас.
МЦ.
Meudon (S. et О.)
Av Jeanne d'Arc
30-го сент<ября> 1931 г.
Нынче иду с Синезубовым к Вожелю.
Медон, 8-го Октября 1931 г.,
сегодня имянины С<ергея> Я<ковлевича>, а он в постели, в гриппе
Дорогая Саломея,
Огромное спасибо за иждивение, — терм с Божьей и Вашей помощью с плеч сбыли.
Но тревожит чужая тревога, а именно дела Синезубова. Мы была с ним у Вожеля, который нас очень хорошо принял, паспорт рассматривал с тщательностью пограничника, ничего не забыл, обо всем спросил и, главное, все записал.
Расстались мы на том, что он известит Вбс.
Но нынче уже 8-ое, а синезубовская виза кончается 20-го, бедный малый в безумной тревоге и тоске, а главное — и м. б. вина моя — что он еще не подавал никакого прошения о продлении визы. Моя просьба к Вам, милая Саломея, сводится к следующему: узнайте у Вожеля (он, естественно, мог забыть) есть ли надежда на продление визы — раз, и нужно ли, и кому, и как подавать прошение — два. Я в этих делал абсолютно-неопытна, а Синезубов уж подавно (подавлен).
И еще одна просьба, милая Саломея (NB! сказка про рыбака и рыбку, — но рыбак плохо просил) на этот раз для Али: не смогли бы Вы достать у Вожеля «Les Tricots» — Octobre 1931 — supplement au Jardin des Modes,[692] — у него их наверное много, купить — 15 фр. (чудный альбом и стуит) — а Але необходимо, так как она все время вяжет и часто на заказ, в следующий раз приеду в ее фуфайке.
До свидания, милая Саломея, а то, боюсь, еще что-нибудь попрошу МЦ.
— Ту статью все еще пишу[693] и обращаю ее к «воображаемому собеседнику» — Вам.
Медон, 23-го Октября 1931 г.
Дорогая Саломея!
On Vous prie par des paroles, Vous reponderpar des actes:[694] только что письмо от Синезубова, — Вы представляете себе какое.[695] Его Вы, в случае чего, предъявите на страшном суде.
А вторым (первым в порядке дней) act’ом, т. е. «Les Tricots», по-своему осчастливлена Аля и — рикошетом — я, потому что у меня будет чудная фуфайка.
Словом (тьфу, тьфу!) все к лучшему. Бесконечно-рады, С<ергей> Я<ковлевич> и я, за Синезубова, это сейчас абсолютно-счастливый человек. Ему, кроме работы в Париже, ничего не нужно. Кстати, это выкормыш того странного монаха,[696] который у Вас что-то унес. Монах сейчас священник в Марселе и обучает маленьких детей (как уносить — подальше).
Статья моя (NB! целая книга) об искусстве кончена, если разрешите посвящаю ее Вам: знаю, что во всех пунктах спорная, а в целом неотразимая (как все очень живое, как я сама).
Обнимаю Вас и бесконечно благодарю
МЦ.
Медон, 17-го ноября 1931 г.
Дорогая Саломея!
Во-первых — огромное спасибо за Синезубова: счастливее человека нет.
Во-вторых — статью Искусство при свете совести я мысленно посвятила Вам с первой секунды нашего последнего разговора — до всяких Синезубовых.
В-третьих — статью, а не поэму, потому что высоких поэм у меня, кажется, нет — (вообще, кажется, нет!) — а статья определенно на высокий лад, без обольщений (неисполненных, никогда, искусством обещаний).
В-четвертых — очень хочу повидаться (нумерация по срочности выяснения: не хочу думать, что Вы думаете, что я что-нибудь способна сделать в благодарность за поступок (С<инезубо>ва), а не за сущность (Вас самоё, безотносительно меня и С<инезубо>ва).
В-пятых: С<ергей> Я<ковлевич> фабрикует картон для домов: тепло-хладо-звуко-непроницаемый. (Этот картон — почему-то — из стекла.) Изобретение не его. Он — только руки.
В-шестых и кажется в последних — скромная просьба об иждивении (слово, привезенное мною из Чехии и понятное только русским студентам и профессорам — и ВАМ!)
Нет — и, в-седьмых, нашлось! — как только кончу переписку статьи, дам ее Вам на прочтение, взяв слово, что дочитаете до конца.
Целую Вас, С<ергей> Я<ковлевич> сердечно приветствует.
МЦ.
Мур Вас помнит и изредка делает попытки проникнуть к Вам в гости.
Медон, <конец ноября — начало декабря 1931>, суббота
Дорогая Саломея!
Это письмо Вы должны были получить вчера, т. е. не это, а потерянное: потеряла в доме и найду через год.
Повторю вкратце:
Не писала Вам сначала, п. ч. со дня на день ждала иждивения, а потом, чтобы не звучало как напоминание, но все время о Вас думала, вернее думала, что Вы считаете меня свиньей.
Очень хочу повидаться, давайте на через-следуюшей неделе, когда хотите, на этой я должна допереписать свою статью (м. б. возьмут сербы (!)[697] — очень большая и статья и работа, а времени мало: вчера заболел Мур (желудочное, с рвотой и жаром; три дня ели одну чечевицу «lentilles russes»,[698] вот и засорился). Нынче жар уже меньше (вчера вечером было под сорок), заняли немножко денег и купили слабительного.
С<ергей> Я<ковлевич> служит, но службу выселили с квартиры (с huissier![699]) С<ережа> спасал динамомашину и материалы. Потому временно не платят, но потом кажется опять будут (200 фр. в неделю, больше у нас нет ничего, а сейчас просто ничего).
Итак жду Вашего зова от понедельника той недели, когда хотите.
Целую Вас и очень люблю
МЦ.
Медон, 29-го декабря 1931 г.
Дорогая Саломея,
Обращаюсь к Вам с очередной просьбой, а именно: не могли бы Вы поспособствовать Алиному устроению в какой-нибудь модный журнал (figurines).[700] Она очень талантлива как раз в фигуре, линии и т. д. и не сомневаюсь, что была бы принята — если была бы двинута. Вся надежда сейчас на ее заработки: мои Вы знаете (NB! вечер дал всего 200 фр., а 1-го терм — 1300 фр., а С<ергей> Я<ковлевич> своим картоном вырабатывает всего 200 фр. в неделю да и то с задержками и перерывами в работе. Сейчас например две недели перерыву, т. е. две недели не будет ничего. Положение отчаянное, вот я и подумала, что м. б. Вы что-нибудь сможете сделать для Али.
