Милая и милостивая государыня, разрешите задать Вам один вопрос: что стало с переведенным Рильке «Словом о полку Игореве» (древнерусский памятник), о чем не раз идет речь в его письмах? Ведь это я загадала желание, чтобы он однажды перевел Слово, а спустя три года после его смерти узнаю, что перевод выполнен уже двадцать лет тому назад.[1207] — Такой вот удар в сердце. —
Вероятно, Вам будет приятно знать, что через две недели после его ухода я получила от него подарок: греческую мифологию по-немецки — 1875 года (год его рождения?) — для юношества. Он, собственно, доверил это своей русской помощнице, и книга пришла, когда он ушел.
Через несколько дней Вы получите французский — увы! плохой — перевод моего вступления к письмам Рильке, переложенным мной на русский. Слово «mysterè» звучит по-французски иначе, чем наша русская «тайна» или Ваше немецкое «Geheimnis» (Geheimrath[1208] и conseiller privé[1209]). Да и сам французский холодней, светлей и раскатистей. Я исправила, где могла (то есть вычеркнула). К сожалению, вся интонация искажена: чересчур учтиво. Я пишу иначе.[1210]
Марина Цветаева
Ничего, ничего не знаю я о его смерти. Как ушел? Знал ли? Кто был возле него?[1211] Какое слово было последним?
Только то, что в газетах.
И некого мне было спросить, ни одного имени я не знала — настолько я была с ним одна.
Милая милостивая государыня, если только это в Ваших силах, сообщите мне все, что знаете, — наверное. Вы знаете все, — а я даже не знаю, кто Вы.
Лишь одно: Вы близки к нему.
8-го июня 1930 г.
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d'Arc
Милостивая государыня,
всего лишь несколько слов, чтобы Вы знали: я получила Ваше славное письмо.
В ближайшие дли я еду в Савойю — там должны мы были встретиться с Р< ильке>. Он спрашивал: «Когда?» Я сказала: «В комнатах я сидеть не желаю, а на улице зимой холодно, так что…» Тут он сразу же отозвался, и странно (весь он!) — писал о чем-то другом и внезапно, отрывисто:
Только не надо ждать весны!
Это было его последнее письмо. Я изумилась тогда: ему-то незачем так спешить, да и ради меня незачем. Что такое? — Это было то самое.
Вот.
Итак, в ближайшие дни уезжаю в Савойю. И, быть может, милая милостивая государыня, Вам однажды захочется навестить меня там. Это деревушка, близко от Шамони. Ведь я сама не могу к Вам приехать, как бы мне ни хотелось. Я — русская, визы мне не дадут, к тому же в Швейцарии все так дорого — душе моей лучше б странствовать в одиночку.
Как это было б чудесно! Вы обрадовались бы мне (я зову Вас, поэтому говорю о Вашей радости). Так Р<ильке> тоже радовался мне, я была наверное его последней радостью как женщина и чужестранка, в к тому же еще — волжский мир.
В Савойе я пробуду три месяца. У мужа больные легкие, с декабря месяца он в санатории, теперь он снял для нас крохотный летний домик неподалеку. Для нас, то есть для меня и детей: девочка шестнадцати лет и пятилетний мальчик. Мне самой — тридцать пять.
Может быть, Вам удастся совершить это небольшое путешествие, иначе мы никогда не встретимся. К сожалению, у нас лишь комнатка с кухней, но в Сен-Лоране[1212] наверняка можно что-нибудь снять, а стол у нас будет общий.
Сен-Лоран называется это место, оно очень красивое.
Не говорите: нет, скажите: да или: пожалуй. Только не говорите: нет. За три месяца многое может измениться.
Вот мое вступление к письмам Рильке.[1213] Я постаралась, как могла, его улучшить, но все равно звучит по-другому. Вся интонация не та. Совсем не-я. Вяло.
________
Приветствую Вас всем сердцем, полным надежды.
Марина Цветаева
Мой адрес:
Г-же Цветаевой-Эфрон
Замок д'Арсин
Сен-Пьер-Рюмийи
Верхняя Савойя
Это адрес моего мужа, своего я еще точно не знаю. Он передаст мне Ваше письмо. Замок д'Арсин напоминает замок Райнера: такая же древность, такое же положение. И Сен-Лоран — совсем близко.
— Далеко! Бесконечно далеко!
Что делает мать Р<ильке> на его могиле? Почему ее не было у его постели? Бедная старая женщина!
Хороша ли (справедливая ли) книга Лу Саломе? Есть ли в ней Он?[1214]
5-го июля 1930 г.
St. Pierre de Rumilly
(Haute Savoie)
Château d'Arcine
Милостивая государыня!
Когда я впервые читала Ваше письмо, я не поняла почти ни одного слова — потому что была поглощена буквами, то есть читала глазами. Во второй раз (сегодня) все встало вдруг на свое место. Ваше письмо зазвучало, — сегодня я читала слухом, просто ведомая Вашим голосом. Сегодня Вы говорили со мной.
Правда ли все то, что меж нами, что происходит, приходит и — чуть было не сказала: проходит? Это имеет место. Стало быть, оправданно, правда (как правота ребенка).
Р<ильке> однажды написал мне (его полное имя я пишу неохотно — слишком звучно, растянуто — нет, большое, безмолвное и отвесное Р<ильке> как его скала Рарон, как его Рона, падающая со скалы, Р<ильке> — имя человека и поэта вместе, Р<ильке> просто он[1215]), словом, Р<ильке> написал мне однажды: ты не права, ты вправе (в право-царствии, так скажу я). Иметь право — нечто случайное, частичное и собственническое (иметь!), нет! — быть в праве, в самой сердцевине — всегда. Вот — правда Р<ильке> и — моя правда. Когда-то, милая милостивая государыня, — Москва, революция, голод — мне пришлось обучать французскому языку одну богатую и ленивую девочку 12-ти лет. Итак: être — avoir.[1216]
Знаете, что открылось мне на первом же уроке? Я поняла сама, что Etre vaux mieux qu'avoir.[1217] И это было для меня несказанно большей (и дольшей!) радостью, чем пять фунтов картофеля, что дала мне за урок мать девочки, ибо: Etre vaux mieux qu'avoir, а мое открытие и было être.
