21-го апреля 1928 г.
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d'Arc
Дорогая Вера Николаевна,
Не будет ли с моей стороны нескромным запросить Вас, вышло ли что-нибудь из моей писательской получки[871] — от журналистов через С. В. Познера я уже получила.[872]
Может быть еще и собрания не было? Простите, ради Бога, за хлопоты. Сердечный привет и благодарность.
М. Цветаева.
4-го мая 1928 г.
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d'Arc
Дорогая Вера (можно?)
Дела с билетами хуже нельзя. Все отказываются. Из тех по Вашим адресам продано пока два — по 25 фр<анков>. Вечерами объелись и опились. Последний вечер — ремизовский — окончательно подкосил. Отказы складываю в один конверт, — не деньги, так опыт (бесполезный, ибо знала наперед). Познер, напр<имер>, не ручается ни за один и трогательно просит забрать — «может быть еще как-нибудь пристроите». Таких писем у меня уже 7. Зал будет полный (входные по 5 фр<анков>, дороже нельзя из-за налога), а касса пустая. Я в полном огорчении. У Мура (сына) кашель уже 8-ой месяц, как начал после скарлатины так и не кончил. Его необходимо увезти, ибо наследственность с обеих сторон дурная (у мужа 16-ти лет был процесс, возобновившийся в Галлиполи, а с моей стороны — умерла от легочного туберкулеза мать). Я слишком умна, чтобы ненавидеть буржуазию — она ПРАВА, потому что я в ней — ЧУЖОЙ, куда чужее самого архи-коммуниста. (NB! Обратное буржуа — поэт, а не коммунист, ибо поэт — ПРИРОДА, а не миросозерцание. Поэт: КОНТР-БУРЖУА!
Итак, все правы и всё в порядке, кроме Муркиных бронх, — и это единственное, по существу, до чего мне, кроме стихов, дело.
— Читаю сейчас вересаевскую летопись «Пушкин в жизни» — знаете? (Сплошь свидетельства современников или их близких потомков, одно например такое:)
«Плохие кони у Пушкина были, вовсе плохие! Один был вороной, а другой гнедко — гнедой… Козьяком звали… по мужику, у которого его жеребеночком взяли. (Козьяк, а то Козляк, — тоже болотный гриб такой). Этот самый Козьяк совсем дрянной конь был, а только долго жил. А вороной, тот скоро подох».
Михайловский старик-крестьянин по записи И. Л. Щеглова.
Новое о Пушкине. С. П. Б. 1902, стр. 202.
________
Спасибо за Надю.[873] О ней, бывшей, речь еще впереди. А знаете полностью тот стих Рильке?
Vergangenheit steht noch bevor.
Und in der Zukunft liegen Leichen…[874]
He хотелось — Leichen (начертания). Целую Вас, пишите.
МЦ.
1-го мая 1928 г.
Meudon (S. et O.)
2, Avenue Jeanne d'Arc
Дорогая Вера Николаевна,
Я все еще под ударом Вашего письма.[875] Дом в Трехпрудном — общая колыбель — глазам не поверила! Первое, что увидела: малиновый бархат, на нем альбом, в альбоме — личико. Голые руки, открытые плечи. Первое, что услышала: «Вера Муромцева» (Раечка Оболенская, Настя Нарышкина, Лидия Эверс, никогда не виденные, — лица легенды!) Я росла за границей. Вы бывали в доме без меня, я Вас в нем не помню, но Ваше имя помню. Вы в нем жили как звук.
«Вера Муромцева» — мое раннее детство (Валерия меня старше на 12 лет),[876] «Вера Муромцева», приезды Валерии из института — прерываю! — раз Вы меня видели. Я была в гостях у Валерии (4 года) в приемный день, Валерия меня таскала по всему институту, — все меня целовали и смеялись, что я такая серьезная — помню перегородку, над которой меня подняли. За ней был лазарет, а в лазарете — скарлатина. Поэтому до сего дня «скарлатина» для меня ощущение себя в воздухе, на многих вытянутых руках. (Меня подняли всем классом.)
Валерия нас с Асей (сестрой) любила только в детстве, когда мы выросли — возненавидела нас за сходство с матерью, особенно меня. Впервые после моей свадьбы (<19>12 г.) мы увиделись с ней в 1921 г. — случайно — в кафе, где я читала стихи.
Есть у нас еще родство, о нем в другой раз, — семейная легенда, которую Вы может быть знаете.
— Но — как Вы могли, когда я была у Вас, меня не окликнуть? Ведь «Трехпрудные» — пароль, я бы Вас сразу полюбила, поверх всех евразийств и монархизмов, и старых и новых поэзии, — всей этой вздорной внешней розни. — Уже люблю.—
Целую Вас.
МЦ.
Если Вам любопытна дальнейшая судьба «Лёры» — расскажу Вам, чту знаю.
<Приписка на полях:>
«Вера Муромцева». «Жена Бунина». Понимаете, что это два разных человека, друг с другом незнакомых. (Говорю о своем восприятии, до Вашего письма.)
— Пишу «Вере Муромцевой», ДОМОЙ.
23-го мая 1928 г.
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d'Arc
Дорогая Вера Николаевна,
Ваше письмо совершенно изумительно. Вы мне пишете о Наде Иловайской, любовью к которой — нет, просто КОТОРОЙ — я болела — дайте вспомнить! — год, полтора. Это было мое наваждение. Началось это с ее смерти — я тогда была в Германии, в закрытом учебном заведении, мне было 10 лет. «Умерла Надя Иловайская» (письмо отца). Последнюю Надю я помнила в Нерви — розу на гробах! — (все вокруг умирали, она цвела) — Надю на Карнавале, Надю на bataille de fleurs.[877] Я ей нравилась, она всегда меня защищала от матери, которой я тогда — et pour cause![878] — не нравилась. Но дружны мы не были — не из-за разницы возраста — это вздор! — а из-за моей робости перед ее красотой, с которой я тогда в стихах не могла справиться (пишу с 6-ти лет, в Нерви мне было 8 л<ет>[879] — проще: дружны мы не были, потому что я ее любила. И вот — неполных 2 года спустя — смерть. Тут я дала себе волю — полную — два года напролет пролюбила, про-видела во сне — и сны помню! — и как тогда не умерла (не сорвалась вслед) — не знаю.
Об этом — о, странность! — я Вам говорю ПЕРВОЙ. Помню голос и похолодание спинного хребта, которым — с которым я спрашивала отца на каком-нибудь Ausflug[880] в Шварцвальде (лето 1904 г.) — «А… Надя Иловайская… когда умирала… очень мучилась?» Эту любовь я протаила в себе до — да до нынешнего часа! и пронесла ее сквозь весь 1905 г. Она затмила мне смерть матери (июль 1906 г. — от того же).
