Как уже говорилось, по мнению руководства филиала экспедиция была беспрецедентно удачной с точки зрения научной и прикладной ценности. Комиссия из Москвы согласилась с такими выводами, но нашла и кое-какой негатив. Она посчитала, что руководство филиала должно было сообщить о нишах в стволе и возможном пути спуска спасателей в шахту. Якобы, это значительно снизило бы напряжённость у пострадавших до их спасения.

Кроме того, комиссия выяснила, что незадолго до смерти двух горняков от отравления выхлопными газами, они были подвержены НФК, и в их крови содержалось огромное количество триколитрона и бета-колитрона — вспомогательного препарата, вводимого внутримышечно для улучшения кодирования. Комиссия провела по этому эпизоду особое расследование и пришла к выводу, что, учитывая ослабленность из-за длительного нахождения в шахте, люди могли уснуть в опасной ситуации при включённом двигателе против своей воли.

В филиале посчитали, что такие выводы притянуты за уши, но возразить авторитетной комиссии не могли — слишком очевидной была цепочка причинно-следственных связей.

Но самая трудная ситуация возникла из-за пропавшего горняка — странного, почти мистического случая, который не смогла разгадать комиссия.

Предыстория инцидента такова. Учёт пострадавших в отделах „Б“ и „Н“ вёлся по спискам, составленным штабом ликвидации аварии по записям учётного журнала ламповой. По их данным в шахте на момент аварии находилось 293 человека. Всех их взяли под контроль сотрудники отдела. На выходе из шахты пострадавших встречали не только самые влиятельные из родственников, спасатели и члены штаба по ликвидации аварии. Сотрудники Диортама под видом комиссии МЧС тоже скрупулёзно фиксировали поднимавшихся, включая нескольких несчастных, не доживших до конца своей длинной смены. После того, как под аплодисменты присутствовавших поднялся 293-й горняк, все, включая представителей отдела „Б“, покинули околоствольный двор. Медики проверяли самочувствие людей, многим требовалась помощь, их госпитализировали. Штаб разъехался по домам отсыпаться, с тем, чтобы с утра засесть за отчёты. Диортамовцы занялись уже спланированными исследованиями.

Но при тщательной последующей проверке выяснился вопиющий факт — на самом деле людей было больше. Оказалось, что 294-м был не работавший на руднике некто Федякин, водитель грузовика, знакомый мастера одного из добычных участков. При содействии мастера он спустился в шахту со своим личным фонарём „на экскурсию“ и тоже находился там во время аварии, хотя не значился в списках ламповой.

Получалось, что одного человека не досчитались. Просто потеряли! Вначале казалось, что найти его не составит труда. По рабочей гипотезе один из списка пострадавших на самом деле не спускался в шахту. Его и следовало найти. Но, к вящей досаде всех занимавшихся поиском сотрудников Организации, это оказалось непросто. Быстро (насколько это возможно с 288 людьми, оставшимися к тому времени в живых) проверили всех жертв аварии по списку, и выяснилось, что ВСЕ ОНИ БЫЛИ В ШАХТЕ. Круг замкнулся. С некоторыми провели развёрнутые допросы, но новой информации получить не удалось.

Казалось бы, кому он нужен, этот один потерявшийся человек? Но исследование показало, что у ряда жертв аварии сильно снизилась восприимчивость к триколитрону. У многих снизилась устойчивость кодирования, а почти десять процентов стали испытывать недомогание при восстановлении триколитроновой зависимости с различными симптомами. Всех таких людей взяли на заметку, непереносимость триколитрона лечили в стационарных условиях под видом лечения поставарийной астении. Многих пришлось перевести на более совершенную версию препарата из-за сниженной чувствительности и плохой переносимости, хотя сотрудники отдела „Т“ уверяли, что это, скорее всего, временное явление.

Дело не ограничилось снижением чувствительности. На основе полученных данных члены комиссии сделали вывод, что потерявшийся горняк может быть кем угодно: от просто избавившегося от триколитрона обычного человека, до члена „организации врагов Диортама“ или (чисто гипотетически) вражеского шпиона. В общем, было очевидно, что случай проходит по линии Организации, и искать потерянного горняка предстоит ей.

„Организацией врагов Диортама“ называли полумифическую организацию людей, по разным причинам не подверженных воздействию триколитрона и, предположительно, борющихся с создаваемой Системой. Ничего достоверного известно о ней не было, но косвенные свидетельства о её существовании периодически попадали в аналитические отчёты. Официальная позиция руководства была такова: „ОВД“ — миф, подогреваемый недобросовестными сплетнями некоторых сотрудников. Так что эта организация жила, в основном, в устном творчестве диортамовцев, и извлекалась в случаях, когда требовалось покрыть чьи-то проколы или объяснить странные ситуации вроде этой.

Итог работы комиссии был печальным. Потерянного горняка руководству филиала не простили. Из Москвы потянулись новые и новые комиссии, настроенные уже не столь благожелательно. И уже становилось очевидным, что начальник филиала может не удержаться на своём месте.

Многочисленные комиссии внесли свой вклад в добавление негатива. Например, одна из них тщательно прорабатывала версию, по которой на поведение виновных в аварии работников энергослужбы рудника и руководителей электростанции тоже повлиял препарат. Неопровержимых доказательств этому не нашли, и вопрос, как говорится, повис в воздухе. Казалось бы, эпизод с перемороженным триколитроном, и последующим снижением дозировки играл здесь на руку филиалу. Но это не спасло Босса от попадания ещё оного жирного минуса в его послужной список.

Все эти проблемы не испортили карьеру Андрея. Более того, они в какой-то степени даже были ему на руку. Его отдел „А“, занимавшийся работой с городскими структурами, просто чудом оказался никак не связан ни с историей с перемороженным триколитроном, ни с аварией на объекте 19-У.

Босс Андрея был опытным и авторитетным руководителем, стоявшим у истоков формирования системы Диортама. Но ко времени описываемых событий свой счастливый билет он, видимо, по старости лет потерял. В результате ли трагического стечения обстоятельств, как думал Андрей, или из-за преклонного возраста, как посчитали в Москве, но тучи стали сгущаться вне зависимости от прилагаемых им усилий по стабилизации работы филиала.

В конце мая уволили начальника отдела „Ю“ и второго зама Босса — инициаторов изменения схемы доставки препарата. Для филиала это стало тяжёлым ударом не только потому, что оба были выпускниками Академии, которых в Морильске было и так не густо. После того как первого перевели начальником отдела в далёкие и забитые Могочи, а второго — с понижением в Саху, никто не мог чувствовать себя спокойно.

Внешне Босс был всё так же спокоен и деловит, но, глядя на него, всякий сотрудник филиала думал: считает ли тот дни до пенсии?

Справедливости ради нужно признать, что Андрей не только добросовестно относился к своей работе, но и нисколько не расшатывал корабль под названием „морильский филиал“, когда тот попал в полосу затяжных штормов. Он сочувствовал коллегам и искренне помогал им справиться с ситуацией. Но именно он был в группе исследователей, которые выдвинули правильную версию причины перемораживания препарата и организовали следственный эксперимент, который её блестяще доказал. Это не ускользнуло от внимания высокого руководства Диортама, которое к концу весны решило, что настало время вмешаться в работу морильчан.

Через неделю после того, как проводили второго зама, морозным июньским утром Андрея пригласили в кабинет Босса. Там были, кроме хозяина кабинета, оба оставшихся его зама, а также два члена московской комиссии, сразу после появления Андрея включившие дежурные улыбки.

Оба они были в дорогих и неуместных в морозную погоду лёгких костюмах. Один — лысоватый, некрупный, какой-то рафинированный, в больших очках. Андрею он запомнился идеально круглым черепом, игриво блестевшем в солнечных лучах. Второй — неимоверных размеров полноватый мужчина, тоже имел залысины, но оставшиеся волосы образовывали длинные пряди, достававшие плеч. Про этого второго Андрей подумал, что не удивится, если сзади у него окажется косичка.