Мать плакала. Из кухни донесся разбойничий посвист.
– Мама, перестань плакать, ты же слышишь, закипел чайник, – сказал Сема и ласково подтолкнул ее к двери. Здесь, среди сотни вещей, придуманных и любовно сделанных собственными руками, Сема и сам расчувствовался.
6
У прилавка толпились покупатели. Катя Ставрова небрежно кидала на весы сморщенные скользкие огурцы, передавала намокший пакет покупателю и снова хватала из бочки огурцы, чтобы отвесить в сотый раз все те же полкило. Огурцы мелькали без конца. И так весь день с утра до вечера – ну прямо зелено в глазах! Она даже не разглядела в очередном покупателе знакомого. Ему пришлось шлепнуть ее по руке.
– Фу ты, Петька! – воскликнула она и тыльной стороной ладони откинула со лба волосы. – Откуда ты свалился?
– Запасаюсь на дорогу, – сказал Петька, – завтра уезжаю в Магнитогорск.
– Да что ты? Вот здорово!
– Факт здорово. Завод, знаешь, какой будет? Мировой гигант, и даже еще больше.
– И еще значительно больше. Ты что же, по специальности?
– Ну да! А строить будет дядя?
– Черт знает что! Везет же людям…
– А ты слыхала, что Володька едет по монтажу на Днепрогэс?
– Володька?! Эта шляпа! Он же из Москвы в Мытищи, и то ленился!
– Вот тебе и «ленился»… А ты в Мытищи ездила, а Днепростроя или Магнитогорска тебе – как своих ушей…
– Иди к черту!
– Да ты сердишься, Катюша?
– Сказала: иди к черту – и катись! Не мешай работать. Только душу растравил…
Петька ушел. И снова огурцы, огурцы, огурцы, весы, покупатели, рассол, разъедающий пальцы… Потом откатить бочку, вытереть прилавок, сдать чеки… Наконец-то!
В комсомольском комитете – Ирина. И газеты, от которых ежедневно разрывается сердце… «Пятилетка – в четыре года», «Нефтяники в два с половиной…», «Рекорд бетонщиков „СТЗ“… Лучшие ударники: Молохов и Анисимова… Портрет Анисимовой. Вот кто счастливая, наверно, так это Анисимова… Еще бы!
– Чего вздыхаешь? – спросила Ирина. – На тебе повестку на слет ударников прилавка. Завтра в восемь.
У Кати задрожали губы.
– Ты чего?
Катя опустила голову на стол. Ирина услыхала всхлипывания.
– Да ты что? Катюша! Случилось что?
– Ну да, случилось… Держи карман шире… Ничего не случилось… и не может случиться… Живешь… как в банке… Так и жизни… не увидишь… все едут… строят… Люди бетонщиками… монтажниками… а тут с огурца-а-ми…
Ирина сначала не могла понять. Поняв, рассердилась:
– Ставрова, не устраивай демонстраций. Нечего распускать нюни. А еще комсомолка!
Потом Ирина провожала ее домой и выговаривала ей как маленькой, хотя они были однолетки. Катя ежилась в осеннем пальтишке, после слез ей стало зябко. И она больше не могла.
– Я больше не могу, понимаешь, Ирина, не могу…
– Не будь дурочкой. Если все поедут строить, кто же будет обслуживать? Продавец – это почетная профессия, и надо понимать и любить свою работу… А если ты комсомолка…
– Почему же именно я должна обслуживать? Володька, и тот уехал на Днепрогэс, а он даже в Мытищи-и-и…
– Не реви! Тоже строитель! Глаза на мокром месте…
Дома муж с привычной ловкостью резал колбасу, – у них выдавали сегодня на «индустрию А» по пятьсот граммов.
– Что же ты огурчиков не принесла? – спросил он весело, отправляя в рот колбасную горбушку с розовой лоснящейся кожицей.
И тут Катя не выдержала. Она вдруг возненавидела мужа, она закричала: «Вор, приказчик, кооперативная крыса!» – и кричала на него весь вечер и даже не попробовала колбасу, хотя была очень голодна.
Утром она побежала в ЦК ВЛКСМ и попросилась в мобилизацию на Дальний Восток. У них мобилизовали двух продавцов, и на «Авиаприборе» мобилизовали знакомого парня. Чем же она хуже? Она докажет…
Из ЦК ее отправили в МК, из МК – в райком, из райкома – к Ирине.
– Романтики хочешь? – с упреком сказала Ирина.
– Да! – ответила Катя с такими сияющими глазами, что Ирина не смогла осудить ее.
От Ирины она снова проделала весь путь, только уже снизу вверх. И в ЦК долго спорила и накричала на комиссию, потому что была щуплая на вид и ее не хотели брать. Она совала им под нос руку: «Что, скажете, плохие бицепсы? Что, не гожусь?» Все засмеялись и дали ей путевку.
Она не призналась мужу, что едет добровольно. Он возмущался, как это можно отрывать жен от мужей, ходил грустный, и у него пропал аппетит.
Кате стало жалко его, она была нежна с ним все последние дни и на вокзале не могла оторваться от прощального поцелуя.
Но в вагоне ей стало так весело, как будто с плеч свалилась страшная тяжесть. Она запела авиамарш и весь первый вечер смеялась, и пела, и веселила всех, так что к ночи ее единогласно выбрали затейником.
Она спала, как в детстве, без снов. А утром проснулась как-то сразу, со свежей головой, и почувствовала себя очень счастливой. Ей хотелось двигаться, и она тут же придумала организовать в вагоне ежедневную утреннюю зарядку, чтобы ребята не закисли за две недели пути.
Она растолкала старосту вагона Костю Перепечко. Он сперва удивился, а потом помог ей; они выстроили всех ребят в проходе, и Катя командовала, стоя на скамейке.
Вагон покачивало и потряхивало, ребята падали и сталкивались друг с другом, но всем понравилось.
А Катя командовала, подражая голосу радиодиктора, и чувствовала себя снова пионеркой в лагере и даже ощущала солнце на обновленном и свежем лице.
7
Недостроенный дом был мрачен и безлюден в этот ранний сумеречный час. Пустые леса казались излишне просторными. Шаги звучали гулко и неуверенно.
Валька Бессонов прошел по лесам до своего участка стены и сверху посмотрел на город – город простирался перед ним спокойный и величавый, еще не проснувшийся после ночи. В сизой дымке таяли статуи на крыше дворца, невские воды отливали сталью, строгий шпиль Петропавловской крепости, как нож, разрезал пополам розовеющее на востоке небо.
Утреннее движение на улицах только начиналось. Легковых машин еще не было, зато на полном ходу проносились неутомимые грузовики.
Город был такой же, как всегда. Как будто ничего не изменилось. Валька отвернулся от него и осмотрел стену. Даже рукой потрогал. И отвернулся тоже, потому что ничто уже больше не радовало.
Вчерашний разговор в райкоме вспомнился ему во всех обидных подробностях. И ведь шел-то он в райком весело, охотно, заранее гордясь собой, потому что до вчерашнего дня его вызывали только на почетные совещания – или для премирования, или по делам «легкой кавалерии» – и всегда встречали как героя.
А на этот раз все вышло по-иному. Вызвали к секретарю комсомола; секретарь расспросил немного: женат ли, где родители, сколько лет, да и брякнул без подготовки:
– Собирайся, приятель, поедешь на Дальний Восток. Комсомол тебя мобилизует.
В этом еще не было обиды. Валька даже обрадовался и спросил многозначительно:
– Японцы?
– Нет, – сказал секретарь с улыбкой, в которой Вальке почудилась насмешка. – Не в армию, а работать.
– То есть как это «работать»? – не понял Валька.
– Да так, как работаешь. Строить, штукатурить. Комсомольская мобилизация, понятно?
Валька даже побагровел от злости:
– Что же, вы других не нашли?
– А тебя почему же нельзя?
– Меня? Лучшего ударника? Лучшего бригадира стройки?
– Ну да, тебя, лучшего ударника! – И снова в голосе секретаря почудилась насмешка. – Там плохие не нужны.
– Спасибо за ласку! – крикнул Валька и стукнул кулаком. – Работал, работал, а теперь к черту на рога? Три года без прогулов, опозданий, план как из пушки, не меньше ста пятидесяти процентов, качество – сами знаете, поищете такое у лучших штукатуров!.. И такая благодарность?! Спасибочки, поезжайте сами!
И тут произошло то самое, что не давало спать всю ночь и выгнало из дому чуть свет и привело сюда, на знакомые пустые леса. Секретарь райкома обошел стол, остановился перед Валькой и сказал презрительно:
