В эти дни лесозаготовок Круглов очень подружился с Катей. Он завидовал ее веселому спокойствию и самостоятельности. Валька остался в городе, на штукатурных работах в новых домах, и Андрей сильно подозревал, что она поехала без него с двойным удовольствием потому, что могла еще раз подчеркнуть свою самостоятельность. Она освежающе влияла на Андрея, с нею все нерешенные вопросы казались проще. И она хорошо понимала его.

– Лечись, лечись, парень, – сказала она однажды, глядя, с каким запалом он работает.

– А что? – откликнулся Андрей, не совсем понимая, о чем она говорит.

– Дела больше – любви меньше, – сказала Катя. – Любви подчиняться, так лучше на свете не жить!

Он много думал о ее словах. Конечно, она не знала и не понимала такой любви, как у него. Хотя, кто знает? Они с Валькой очень любят друг друга. Но она не испытывала любви мучительной, томящей, разрушающей душу. Такую любовь она отождествляла с болезнью? Что же, тогда он болен. Болен глубоко.

Как бы ни был он занят, Дина незримо присутствовала во всей его жизни. Он думал о ней постоянно, всегда по-разному, но никогда не освобождаясь от любовного стремления к ней, от надежды вернуться к ней. Только теперь он умел анализировать и критиковать. Это еще не избавление от любви, но это начало его.

Он чувствовал себя день ото дня лучше. Бригада актива шла первой, но с каждым днем держать первенство становилось все труднее, потому что было много хороших бригад и всех охватил азарт соревнования. К концу третьей недели азарт достиг высочайшей точки напряжения: бригада Пети Голубенко (Пети! Мальчишки! «Пирата»!) сравнялась с бригадой Круглова и угрожала оставить ее позади.

– Догоняй, пират, – сказал Круглов и почувствовал себя таким же озорным мальчишкой, готовым пуститься наперегонки. – Только не догнать тебе!

Бригада Круглова работала весь день еще небывалыми темпами. Весь в поту, несмотря на жестокий мороз, Андрей не выпускал из рук пилы и то и дело веселыми окриками подбадривал своих товарищей.

Голубенковцы работали неподалеку от них, за деревьями не было видно, что они делают, но по звукам работы можно было уловить, что и у них темпы такие же небывалые.

В обед обе бригады перемигивались, переругивались, на вопросы отвечали сдержанно: «Двигаемся помаленьку… Мы-то ничего, а вот вы как?»

Бригада Круглова, отказавшись от послеобеденной папиросы, побежала на участок, но бригада Голубенко оказалась уже на месте.

Круглов окончательно освободился от ощущения запутанности. Он ничего не забыл. Дина присутствовала и тут, и он любил ее, но силы его окрепли, и голова была ясна. Подчиняя свои мысли ритму работы, он отрывисто говорил себе: «Если ошибка – исправлю! Не хочет – не надо! Тяжело? – не умру! А я – коммунист и рабом не буду!..»

Катя била палкой по куску рельса – сигнал к окончанию работы и к ужину.

– Петька, конча-ай! – крикнул Круглов, продолжая работать.

– А вы что же? – ответил Петька, тоже продолжая. Они бы так и не кончили, но пришел обмерщик. Они заторопились ужинать, потому что были очень голодны и надо было заполнить время до тех пор, пока обмерщик подсчитает выработку бригад и запишет ее мелом на доску соревнования.

В середине ужина Катя подошла к Андрею и сообщила ему на ухо:

– Вывесил.

Стараясь не привлекать внимания, Круглов вышел из столовой и побежал к доске; он не видел, но слышал, что за ним бежит еще кто-то и еще; у доски он оказался уже в целой толпе, стиснутый со всех сторон. От волнения он не сразу понял цифры…

– Гады, перегнали все-таки! – раздался рядом с ним любовный голос, и Петя Голубенко обнял его, обиженно улыбаясь.

– Публика! – кричала Катя, расталкивая парней. – Ужин стынет! Этак я кормить отказываюсь!

Андрей был счастлив. Целиком, весело, по-молодому счастлив. Он обхватил и привлек к себе Петю и Катю, сказал:

– Я счастлив как мальчишка, честное слово!

Петя буркнул:

– Не беспокойся, мы еще перегоним…

Катя поняла лучше и сказала серьезно:

– Вот видишь, я же говорила.

Они пошли к столовой, обнявшись все трое. Андрей проверял себя. Да, он выздоровел. Он может быть счастлив внутренним жаром своей жизни, в нем силы хватит и для любви, и для преодоления, и для борьбы.

Он поднял лицо и увидел красоту леса, снега, молодого месяца, запутавшегося в ветвях, синих теней на снегу…

Счастье! Как ты всегда неожиданно! Как ты всегда ново!

Дина протирала молоком светлые туфли. В дверь постучали.

– Войдите, – нараспев крикнула Дина и быстро приняла позу деловую, но очаровательную. Она думала, что это Костько.

Вошла Клава.

– Вы к Андрюше? – небрежно бросила Дина. – Но ведь он на лесозаготовках.

Клава стояла у двери, перебирая замерзшими ножками.

– Нет… я к вам… Можно? – с усилием пробормотала она.

– Отчего же нельзя? – весело откликнулась Дина и сняла с табурета туфли. – Садитесь. Поскучаем вместе.

Клава скинула пальто. Она надела сегодня свое лучшее полушерстяное платье, пришила к нему белый воротничок, даже валенками пожертвовала и прибежала в новых ботинках. Она чувствовала себя очень нарядной, когда выходила из дому. Но сейчас это чувство исчезло. Дина была в юбке и блузке, но юбка какого-то особенного фасона, а простая блузка повязана восхитительным пестрым галстуком, и на ногах у Дины туфли, каких никогда не носила Клава: на очень высоких тонких каблуках, вырезные, чудесного кофейного цвета. Клава растерялась и почувствовала себя жалкой и уродливой.

– Скоро нечего будет носить, – болтала Дина, протирая тряпкой туфлю, еще более прекрасную, чем те, которые были на ней. – Вот и эти уже поцарапались, и на других каблуки шатаются. Вы не знаете, в Хабаровске можно купить?

Клава, страдая, вытянула ногу в новом ботинке на шнурках.

– Вот эти Соня купила мне, когда ездила…

Дина посмотрела и рассмеялась:

– Боже, какие смешные! Их называют «мальчиковые». Но какая у вас крохотная ножка! Если бы вам хорошие чулки и туфли, да вы бы всех с ума свели вашими ногами.

Клаве была приятна похвала, но снисходительно веселое обращение Дины оскорбляло ее. И она вспомнила, что пришла для другого, важного разговора. К тому же она не могла поддерживать болтовню о нарядах, хотя в другое время любила поболтать о платьях и туфлях, – сейчас эти интересы слишком далеки от нее; со дня приезда сюда у нее не было ни одной обновки, кроме «мальчиковых» ботинок.

– Я пришла поговорить с вами, – сказала она робко. – Вы не рассердитесь?

– Разве я кажусь сердитой?

– Нет. Но я хочу говорить откровенно. Я хочу говорить о вас. Вы можете обидеться.

– Обо мне? – Дина пожала плечами и улыбнулась. – Что же вы хотите сказать обо мне?

– Только выслушайте меня, – умоляющим голосом сказала Клава. – Я по душам хочу… Мне кажется… я скажу правильно. И это очень важно и для вас и для Андрюши.

– Но что же это такое?

– Вы поймите, Дина… Андрюша – руководитель комсомольской организации. Он авторитет. Он показывал пример нам всем. И он такой замечательный, такой хороший человек…

– Да вы, дорогая, просто влюблены в него, – смеясь, сказала Дина и отставила в сторону туфлю. – Просто влюблены, – повторила она, со злым удовольствием разглядывая сильно покрасневшую Клаву.

Клава готова была заплакать. В дверь постучали.

– Войдите!

Вошел Костько.

– Нет, нет, Костько, вам придется уйти. Вы вернетесь позднее… У нас тут такой важный, такой интересный разговор… о любви.

Она закрыла за ним дверь и прислонилась к двери, улыбающаяся и внутренне настороженная.

Клава успела побороть смущение и подготовиться.

– Вы должны иначе жить, Дина, – сказала она твердо. – Вы слишком легкомысленно, несерьезно живете. Это здесь нельзя, уверяю вас. Вы посмотрите на всех нас и на себя. Вы выделяетесь из всех. О вас по всей стройке слухи. Андрюша вам верит, а вот теперь он уехал, вы ночевали в доме инженеров, и если бы он узнал…