Она вспомнила Левицкого. Его исправить? Враг. Хитрый, умный враг. Он лгал даже ей, женщине, которую любил. Какую ненависть надо иметь, чтобы ничего не пожалеть, все загрязнить! Как душно жить, когда знаешь, что враги дышат и живут совсем, быть может, рядом, замаскированные, коварные, готовые ужалить исподтишка.

Сзади шел оживленный разговор. Гранатов перегнулся через спинку сиденья и сказал:

– О чем вы думаете, Клара?

– О врагах.

– Вы думаете, это все враги?

Она не ответила. Нет, она не думала, что это все враги. Калачев, Пушкин и Васюта – они не могут быть врагами. Нет, конечно. Они были налетчиками или фальшивомонетчиками, но сегодня они уже не враги, а почти товарищи. И многие из них вместе с новой дорогой придут в Новый город новыми людьми. Пушкин… Кто он, этот бандит с громким именем? А Васюта? Как хотелось бы увидеть Васюту! Представляется лукавое лицо, светлый чуб, глаза со смешинкой…

– Что? – спросил шофер.

Очевидно, она вслух произнесла забавное имя. Она засмеялась, возвращаясь к действительности. Тайга редела, обнажая болотистые пустыри. Здесь уже не было насыпи, землекопы рыли канавы, осушая почву. Сзади спорили.

– И все-таки мы строим не так и не то, – говорил Гриша Исаков. – Вот я смотрю на наши дома и радуюсь, потому что это наши дома. Но когда мне попадаются в журналах здания Растрелли или Росси, я злюсь. Конечно, новые дома в десятки раз лучше старых рабочих домов, в них солнце, свет, стройность. Но в них мало красоты. Разве мы не можем строить так же красиво?

– Подожди. Ты же путаешь. Они строили дворцы, а кроме того строили тысячи коммерческих домов-колодцев. А мы строим сотни тысяч и не можем строить каждый как дворец. Но домов-колодцев мы не строим ни одного.

Это говорил Круглов.

– Мы просто недостаточно богаты, – сказал Гранатов, – и у нас еще нет Растрелли.

Клара удивилась – как она могла прослушать начало такого интересного разговора? Она все еще не совсем вернулась к действительности. Пушкин и Васюта… А здесь говорят о дворцах, о Растрелли. Ну что ж, это имеет взаимосвязь. Конечно, имеет! Надо только уловить ее. И надо суметь высказать то, что составляет основу ее творческого мышления. Она повернулась через спинку сиденья назад.

– Когда создаешь что-либо, – сказала она, – нельзя задаваться целью сделать красиво. Что такое красота? Красива раззолоченная мебель или нет?

– Нет.

– Смотря какая.

Автомобиль встряхнул их на ухабе и остановился.

– Дальше не проедешь, – сообщил шофер.

Вдали видны были десятки людей, работавших на стройке моста через небольшую горную речку. Все вышли из машины и медленно направились к месту работы.

Клара продолжала:

– В Ленинграде, в Эрмитаже, есть полотно Рибейры, замечательного испанского мастера, «Самоубийство Катона». Изуродованное криком мужицкое лицо, красная дыра раскрытого рта, рука как-то снизу вверх воткнула нож в голую желтую грудь. Красиво это или нет? Я не знаю, скорее нет. Но это гениальная вещь. Рядом висят сладостно-красивые полотна Мурильо, но вы даже не задержите на них взгляда. Дело не в красоте, а в совершенстве формы, выражающей содержание. Это совершенство достигается не сразу.

Клара шла, тяжело дыша. Не только от ходьбы, но и от волнения – без волнения нельзя было думать об этом.

Она вспомнила о Пушкине и Васюте. Их судьбы вплетались в то сложное, любимое жизненное основание, из которого росло ее творчество.

– Вспомните женщин первых лет революции, – без видимой связи с предыдущим сказала она. – Мне иногда кажется, что наша архитектура похожа на тех женщин – кожанка, гладкое платье, гладкие волосы. Аскетизм революции.

– А может быть, просто конструктивизм, некритическое усвоение западной архитектуры плюс наша бедность? – возразил Гранатов. – Вспомните дома-коробки первого года пятилетки!

– Подождите, подождите! – вскрикнул Исаков. – Продолжите свою мысль, Клара. Это интересно.

– Насчет конструктивизма и прочего я знаю лучше вас, – резко сказала Клара, – но для меня это не объяснение. Я люблю свое сравнение, пусть оно кажется наивным. И вы меня не убедите, что дело в конструктивизме и бедности. Разве наши женщины еще недавно не стеснялись изящества, ярких красок, оригинальных линий? Я не осуждаю, в этом пуританизме и аскетизме большое величие.

– В вас самой много аскетизма, – шепнул Гранатов. Клара отмахнулась.

– А разве сейчас мы не радуемся тому, что есть шелка, яркие цвета, красивые вещи?

Круглов подумал о Дине и поморщился.

– Неужели наши женщины вернутся к прежнему облику? Право, я не хочу.

– Когда возвращаются к прежнему, бывает глупо или смешно. Разве вы не замечаете, что у нас уже создалось новое представление о женской красоте?

Над участком бригады землекопов развевалось красное знамя. От бригады отделился молодой парень, пошел навстречу. Очевидно, он принял их за начальство. Вскинув чубатую белокурую голову, отерев рукой запыленное лицо, он весело отрапортовал, что бригада два месяца держит первенство, план выполняется на триста процентов, сейчас заняты на рытье котлована.

– А вы кто? – быстро спросила Клара.

– Бригадир Антон Васюта, – дерзко улыбаясь женщине, представился парень.

Это был он. Воображение не обмануло. Правда, он выше и еще моложе, чем думалось, но глаза со смешинкой и светлый чуб… Антон Васюта, как приятно не обмануться в тебе!

Спутники Клары пошли к палатке, где помещался прораб участка. Клара не хотела уходить. Она заговорила с Васютой, не смущаясь его ласковой дерзостью, очевидно привычной для него в обращении с женщинами. Она старалась пробиться сквозь эту внешнюю оболочку к душевной сути Антона Васюты. Почуяв, что женщина понимает толк в строительстве, он стал почтительнее. Ему было уже интересно, что она скажет.

– Красивый будет мост? – спросила она.

– Ого!

Он присел на корточки и нарисовал будущий мост палочкой на земле. Она присела рядом и смотрела, как он рисует.

– У вас хорошее чувство формы и верный глаз, – строго, как профессор, объявила она. – Вам надо учиться. Вы…

Она замялась, она на минуту забыла, что перед нею заключенный.

– Мне два года осталось, – так же строго сказал он. – Но, я думаю, скостят за ударность. А чему учиться?

Она сама точно не знала. Стала рассказывать ему об архитектуре, о творчестве.

– Я рисую хорошо, воображение есть, – сказал он, и вдруг озорно подмигнул: – Фальшивые деньги делать – тоже искусство, а?

– Но профессия архитектора все-таки лучше, а? – в тон ему ответила Клара.

– Ну, факт, лучше.

Он был, видимо, смущен и, наверное, жалел, что открылся ей. Клара спокойно продолжала разговор. Из палатки вышли ее спутники с высоким, стройным человеком в кожаном пальто.

Круглов пошел звать Клару – пора возвращаться. Прощаясь, она дала Васюте свой адрес.

– Будете в городе – разыщите меня, хорошо? Я вам покажу архитектурные журналы.

Он кивнул очень гордо, без малейшего признака благодарности. Клара поняла, что это чувство собственного достоинства, и обрадовалась. Она сказала Круглову:

– Главная задача искусства – подымать в людях чувство собственного достоинства.

Он не совсем понял ее, задумался.

– Можно сказать иначе: главное для всякого работника – не только в искусстве, – любить людей и труд, заботиться о людях и людском счастье.

Она вдруг беззвучно ахнула и покачнулась, почти упав на руки Круглова. Краска сбежала со щек, губы помертвели. Сердечный припадок? Круглову казалось, что она умирает.

Клара резко повернула к машине. По необъяснимому побуждению Круглов оглянулся. Стоявший рядом с Гранатовым человек пристально смотрел вслед Кларе.

Встретив взгляд Круглова, он быстро поклонился своим собеседникам и вошел в палатку. Круглов запомнил только гладко выбритые щеки, проседь в темных волосах и стройную подтянутость фигуры. Какое отношение может иметь Клара к этому заключенному?

– Сердце? – спросил Андрей, чтобы помочь ей справиться с собою.