А Гаврила, похоже, искренне не замечал, что идёт налегке. Он просто рассеянно шагал дальше.

На границе леса, у самой опушки, Митрич коротко кивнул нам, прощаясь. Шагнул в сторону и растворился между стволами так естественно и бесшумно, как и подобает лешему.

Мы вышли из леса, и добрались до ограды особняка.

— Поверить не могу… — пробормотал Гаврила, когда мы подошли к калитке, ведущей во двор. Он всё ещё то и дело оглядывался через плечо, словно надеялся, что олень выйдет следом. — Настоящий серебристый… настоящий…

— Всамделишный, — с усмешкой поправил его Владимир Васильевич на северский манер. Сказал он это таким тоном, будто речь шла о дворовом коте, а не о редчайшем существе, которое удостаивает людей встречей раз в несколько поколений.

Воевода обошёл растерянного ревизора и уверенно двинулся по дорожке к дому, чуть покачивая рюкзаком.

Гаврила, наконец, заметил пропажу. Резко обернулся к лесу, словно рюкзак мог вдруг выскочить из кустов и догнать его сам.

— Мой рюкзак! — всполошился он и бросился было в сторону леса, но я его удержал.

— Стойте, мастер Дроздов.

— Видимо, я где-то его обронил, — лихорадочно бормотал парень, и я заметил, как округлились его глаза. — Надо вернуться, там очень важные вещи.

— У меня ваш рюкзак, — даже не замедляя шага, лениво бросил Морозов через плечо.

Казалось, воевода ничуть не удивился. И я прекрасно его понимал: этот парень мог потерять собственную шляпу, если бы она не была привязана сеткой к голове.

— Спасибо… — смущенно пробормотал Дроздов. — Я… я не помню, когда вы его забрали.

Я усмехнулся: ревизор стоял с растерянным видом глядя на Морозова, словно думая о том, что рюкзак сам переместился к воеводе от стыда за своего владельца.

— Не страшно, — отмахнулся Морозов так, будто ежедневно подбирал по дороге рюкзаки. Он легко сгрузил поклажу на ступень крыльца, и добавил с покровительственной улыбкой, от которой у любого новичка вырастают крылья… или наоборот, дрожат колени: — Как вам прогулка? Ноги не устали?

— Нет, — поспешно мотнул головой Гаврила. — Очень уж хорошую обувь выдал мне ваш распорядитель.

— Он у нас такой, — согласился я, опираясь на перила. — Всегда даст полезный совет, и, если уж что предлагает, то лучше не отказываться.

Ревизор смущённо улыбнулся, будто ему впервые в жизни сказали, что он сделал всё правильно.

— А вы, между прочим, не обмолвились, что вы мастер школы природы, — добавил я, наклонив голову, изучая его внимательнее. — И довольно талантливый, как мы сегодня все убедились.

Гаврила растерянно переступил с ноги на ногу, будто искал в земле сообщение, которое может его выручить. Почесал затылок, оставив в волосах маленькую воронку, глубоко вздохнул и, наконец, коротко, но искренне кивнул.

В этот миг он был похож на мальчишку, которого впервые похвалили.

Мимо Гаврилы пролетел огромный полосатый шмель, гудящий так убедительно, будто объявлял свои права на территорию. Гаврила дёрнулся, присел на корточки и замер в позе человека, который пытается слиться с местностью и притвориться кустом.

— Вы ведь можете отмахнуть его своей силой, — лениво напомнил Морозов, наблюдая за ревизором с видом терпеливого наставника.

— У меня… не так много опыта работы с животными, — пробормотал Гаврила, осторожно поднимаясь на ноги. — Практики недостаёт. Я, конечно, могу попытаться отогнать эту жужжалку… но, — он поднял глаза на меня, виновато моргнув, — могу вместо этого привлечь целый рой.

Дроздов говорил так искренне, что я почти увидел этот бушующий, радостный рой который летит на зов ревизора.

— Но сделать копию с оленя вы не побоялись, — негромко произнёс я. — Признаюсь, никогда не видел подобного мастерства. В саду моего отца работали специалисты по растениям. Знаю, что в питомниках есть те, кто взаимодействует с животными. Возможно, конечно, ваш уровень считается средним среди таких, как вы…

Морозов хмыкнул, будто услышав вопиющую несправедливость:

— Дар нашего гостя далеко не слабый, — перебил меня воевода. — Уж поверьте. У меня есть достаточно опыта общения с людьми его профессии.

Владимир говорил спокойно. И Гаврила, кажется, впервые за весь день выпрямился полностью, перестав сверлить взглядом собственные ботинки.

Он всё ещё смущался, но в глазах мелькнул теплый огонёк.

— Вы правы, — осторожно сказал Дроздов, стараясь держаться уверенно, хотя голос всё ещё выдавал в нём вчерашнего новичка. — Уровень дара у меня действительно довольно высокий. Но всё же без полевого опыта он стоит не так много.

— Не прибедняйтесь, — возразил Морозов ровно, твёрдо, без малейшего сомнения. — Вы сделали слепок с редкого животного в естественной среде, да ещё и в окружении других людей.

Он намеренно сделал небольшую паузу и многозначительно взглянул на меня.

Этот взгляд был коротким, но очень красноречивым. Почти сразу я понял, к чему он клонит: Гаврила, обладая такой чувствительностью, вполне мог уловить, что Митрич — вовсе не обычный человек. Он не мог не ощущить лесную силу вокруг него, не мог не заметить странностей, которые обычный горожанин просто списал бы на «местный фольклор».

Я посмотрел на гостя внимательнее и увидел, что парень действительно ведёт себя чуть неестественно: слишком старательно отводит взгляд, словно боится встретиться глазами со мной или с Морозовым. Будто понимает больше, чем готов сейчас озвучить.

Или боится, что не сумеет сдержаться, и скажет что-то лишнее.

Он переминался с ноги на ногу, словно пытался внутренне прийти в равновесие, но в каждом его движении чувствовалось уважение, осторожность и то самое смущённое восхищение, которое бывает у людей, впервые прикоснувшихся к настоящей, живой силе.

Его плечи чуть дрогнули, он сжал пальцы, будто хотел спрятать эмоции в ладонях. А потом тихо кивнул: спокойно, но с внутренней тяжестью человека, который осознал, что сегодняшнее утро ему открыло куда больше, чем он ожидал.

— Мне совсем не хочется портить такой прекрасный момент, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал мягко и по-человечески, будто мы обсуждали не служебное дело, а удачный весенний пикник. — Мы встретили оленя в самый первый ваш визит, а это, согласитесь, приятно. И вам удалось сделать именно то, ради чего вас сюда прислали…

— Это не так, — резко возразил Гаврила, вскидывая вихрастую голову.

Он стоял перед нами, чуть ссутулившись, но в этом движении уже чувствовалась какая-то внутренняя решимость.

— Никто не просил меня делать слепок, — сказал он, и голос у него дрогнул, будто он признавался в чем-то почти личном. — Я сам… Просто… это был такой шанс, который нельзя упустить.

Он говорил всё быстрее, словно боялся, что если замолчит, то уже не решится продолжить.

— Меня прислали только расспросить вас, — заговорил он, глядя куда-то в сторону, будто боялся встретиться со мной глазами. — Может быть, посмотреть записи или следы. Ничего больше.

Парень помолчал, словно собирался с духом, а потом почти шёпотом добавил:

— В меня… не особенно верят.

Сказал это так тихо, будто боялся, что мы его осудим. И сразу густо покраснел, да так равномерно, что даже веснушки на его лице стали казаться ярче.

Мне на секунду показалось, что перед нами стоит не инспектор из столицы, а мальчишка-гимназист, который проявил инициативу и впервые сделал что-то по-настоящему важное, а теперь боится, что его сейчас отругают за самодеятельность.

— А зачем тогда прислали, если нам не верят? — опешил я, даже не пытаясь скрыть удивления. Ситуация становилась всё менее логичной, и всё более… столичной, что ли.

— Потому что за ним должен приехать кто-то весомее и важней, — спокойно, почти деловито произнёс Морозов, давая понять, что знает такие схемы лучше расписания поездов. — А Гаврила Платонович вызвался добровольцем, которому поручили просто разузнать обстановку. Я правильно понял?

От того, как он уверенно это сказал, стало только тяжелее.