— Спасибо, — успел вставить я.

— Ну, по крайней мере, пока князь ничем себя не показал с дурной стороны, — тут же оборвал меня домовой. — Может, еще и удивит старика, — он театрально вздохнул и продолжил с новой страстью, — Никому я не верю, пока не проверю. Такой вот я домовой. И другим не сделаюсь.

— А Веру Романовну сразу принял, — ядовито напомнил Морозов.

— Вы меня не путайте, — шикнул на него Никифор. — Она другое дело. Девчонка нашенская, северская. Родилася здесь. Я ее деда лично знал. Он к старому князю приходил и меня уваживал чин по чину. Понимал, как надо подойти, как поклониться, как о помощи попросить…

Домовой внезапно осекся, словно сказал что-то лишнее. Даже губу закусил, а потом тряхнул головой.

— Вы, Владимир Васильевич, девчонку не трожьте. Знаю я, что на каждую ведьму зуб точите. Но тут вы капитально не правы. И я не на вашей стороне. Верочка не просто здесь гостья, она, считай, своя.

— Это потому что она Мурзика пригрела?

— А Мурзика приплетать незачем! — воскликнул домовой, и поднос в его руках дрогнул, звякнув посудой. — Он, быть может, главный контролер в этом доме. Ни разу еще не ошибся. И ежели Верочку признал и на руки к ней сам пошел, то это дорогого стоит.

— Быть может, от нее заваркой пахло? — предположил воевода и пожал плечами.

Домовой аж покраснел от обиды.

— Есть у малыша такая немога. Зависимый он. Хворый. И неужто вы смеете упрекать его за это? Зверек и сам не рад своей болезни.

— Никто Мурзика не попрекает, — я решил вступиться за питомца. Потому как воздух в комнате сгустился. — Он свой в доску, и никто с этим не спорит.

— Именно, — кивнул Никифор, и его совсем уж ставшие длинными уши задрожали от возмущения. — И я должен был убедиться, что у пришлого в рюкзаке нет бутылки с чаем. Если б такая находка попалась Мурзику…

— Упаси Всевышний, — выдохнул Морозов и осенил себя охранным знаком, а потом примирительно продолжил, — Это правильно. Безопасность превыше всего. И проверить вещи гостя — дело святое.

Я хотел было возразить и сказать, что копаться в чужих вещах — признак дурного тона, но не стал.

— И нашел ли ты в его торбе что-нибудь интересное? — уточнил Морозов, с любопытством глядя на домового.

Тот шумно выдохнул:

— Пустяки… — буркнул он.

В этот момент на втором этаже послышались осторожные шаги, и домовой резко выпрямился:

— А вот и гость, — поджав губы, процедил он.

И действительно, на лестнице появился ревизор. На нём была простая, хлопковая рубашка, мягкая жилетка сдержанного серого оттенка, и свободные брюки. Волосы он, кажется, приглаживал ладонью весь путь до гостиной, и хотя на макушке они всё ещё топорщились взъерошенным вихром, но в целом выглядел он куда более похожим на человека.

Ревизор остановился на последней ступеньке, размял плечи и глубоко вдохнул, явно пытаясь придать себе больше уверенности, чем у него было.

Никифор развернулся и торжественно объявил:

— Завтрак уже готов! Торопитесь, пока не остыло.

С этими словами домовой зашагал в сторону столовой.

Я встал с кресла и вежливо обратился к Гавриле и воеводе:

— Идемте.

— Да я… — замялся было Дроздов, но я его перебил:

— Поверьте, Никифор превосходно готовит. Пожалеете, если не попробуете его стряпню.

— К тому же вы наверняка не успели позавтракать в городе, — глядя на гостя, добавил Морозов.

— Все так, — согласился ревизор и попытался улыбнуться. Правда, вышло у него неуверенно.

Воевода направился в сторону столовой. И Гаврила после недолгих раздумий последовал за ним.

Стол оказался уже накрытым. На скатерти стояли большие глиняные блюда с дымящимся омлетом, щедро посыпанным зеленью, тарелка ржаных тостов, миска с малиновым вареньем, и высокий чайник, от которого поднимался аромат облепихи и медовых листьев.

Гаврила остановился на пороге, будто боялся, что такой стол требует особых знаний этикета.

— Проходите, — сказал я. — Здесь всё просто, по-северски. Садитесь и ешьте.

— О-о, да… конечно… — пробормотал он, прошел к столу и осторожно занял свободное место. Никифор ловко подвинул к нему тарелку и сказал:

— Ешьте, голубчик. Небось в своей столицы такого не пробовали даже.

— С…пасибо… — выдавил из себя Гаврила.

Мы с воеводой расселись на своих местах. А через несколько мгновений к нам присоединилась вошедшая в столовую Вера.

— Вам очень идет, — с улыбкой оценила она новый наряд Гаврилы.

— Благодарю, — кивнул тот, и я заметил, как щеки парня покраснели.

— Как вы устроились? — уточнила девушка, и я запоздало подумал, что мне и самому стоило поинтересоваться этим у гостя на правах хозяина.

— Комната прекрасная. Но вот окно я открыть не смог…

— Никифор сможет, — усмехнулся я и покосился на домового.

— Хватит болтать, — строго произнес тот, расставляя перед нами тарелки.

Омлет был горячим, пышным, пропитанным ароматами зелени и какого-то едва уловимого лесного гриба.

Я взял вилку, подцепил первый кусок и не удержался, чтобы не зажмуриться от удовольствия:

— Как всегда бесподобно, — произнес я, обращаясь к домовому.

— Благодарю, мастер-князь, — ответил домовой, склонив голову, как того требовал церемониальный этикет. И на долю мгновения я даже удивился такому преображению Никифора. И только потом понял, что, скорее всего, он старается соблюдать этикет при госте.

Гаврила осторожно отломил вилкой кусочек омлета, поднес его ко рту, попробовал и замер.

— Вкусно? — глядя на него, участливо спросил я.

Гость поспешно кивнул:

— Это… это невероятно, — прошептал он. — У нас… такого не готовят.

Морозов, не поднимая головы от тарелки, пробурчал:

— Потому что у вас нет Никифора.

— Да что вы там понимаете! — отмахнулся домовой, но по блеску в глазах было видно, что он доволен похвалой.

Гаврила кивнул:

— Наверное.

Парень снова потянулся за омлетом. Теперь уже увереннее. В нём исчезла та нелепая скованность, что была утром. Парень словно начал немного оживать.

Я наблюдал за ним: за тем, как гость сидел, стараясь держать спину ровно, как внимательно следил за каждым нашим движением, и как все еще подрагивали его руки.

— Кто ж тебя такого по лесам-то отправил, — пробормотал Морозов, надеясь, видимо, что гость не разберет слов. Но Гаврила услышал:

— Я… — ответил он, покраснев, — я проходил программу полевой подготовки…

— Где? — невозмутимо уточнил воевода. — В ботаническом саду?

Я кашлянул в кулак, скрывая улыбку. Вера тихо отвела взгляд, чтобы не рассмеяться вслух. А ревизор полностью стал цвета спелого яблока.

В гостиной повисла тишина. Мы отодвинули опустевшие тарелки, а Никифор разлил по чашкам отвар.

Я кивнул, благодаря домового, взял чашку, подержал в руках, ощущая тепло. Сделал глоток и довольно прикрыл глаза: отвар был мягким, обволакивающим, с лёгкой кислинкой облепихи и густым медовым послевкусием.

— Ваш дом… совсем не такой, как я представлял, — произнес вдруг Гаврила, нарушая тишину.

— Возможно, — ответил я и с интересом уточнил. — А что вы ожидали?

Он смутился.

— Ну… что-то… холодное. Официальное. Суровое. Как в столице… у больших чиновников… А здесь уютно. По-домашнему.

Он поднял взгляд, и в нём промелькнула благодарность. Настоящая.

— И… спасибо вам, — произнёс Дроздов тише. — За то, что не выгнали… и не…

Он замялся, явно вспоминая, как еще недавно стоял во дворе перед псом.

— Мы рады гостям, — сказал я. — Особенно тем, кто приезжает с добрыми намерениями.

— А вы… — начал ревизор, и я заметил, как в его глазах разгорается уже знакомый мне блеск. Такой был у членов комиссии из экологического ведомства, когда те увидели оленя.

— Допейте отвар, Гаврила Платонович, — произнёс я, откинувшись на спинку кресла. — Потом поговорим об олене. И обо всём остальном. У нас с вами есть время.

Гаврила послушно взял чашку, наклонился над ней, сделал осторожный глоток, будто опасаясь, что напиток может оказаться слишком горячим. На его лице уже не было утренней паники. Только лёгкая неуверенность.