Вдали показался огонёк. Сначала один, потом еще несколько. А вскоре, в темноте проступил силуэт поместья, в окнах которого горел свет.

Машина въехала на территорию, остановилась у крыльца.

— Прибыли, князь, — обернувшись ко мне, произнес Морозов.

Я кивнул. Открыл дверь, вдыхая свежий воздух. Где-то в кустах сада мелькнула тень, а через мгновение, из темноты, словно приветствуя хозяев, выскочил Аргумент. Собака подошла к Морозову и тот потрепал ее по холке:

— Ну что? Скучал? — мягко уточнил он, обращаясь к собаке, и пес, словно понимая, ответил едва слышным «гав».

— Я смотрю, вы с ним быстро нашли общий язык, — заметил я, глядя, как воевода треплет по холке пса.

— Так часто бывает, — ответил Морозов и направился к дому дружины. — Идем, — не оборачиваясь произнес он, и пес послушно засеменил за ним. Я же пошел к дверям дома, понимая, что первая половина дел на сегодня уже сделана. Полевая и самая интересная. Впереди же меня ждал долгий разбор заявок.

— Тяжела доля правителя, — пробормотал я, повторяя слова воеводы, и открыл дверь.

Я вошёл в дом, тихо прикрыв за собой дверь. Остановился в гостиной. В камине ещё тлели угли, отбрасывая мягкое, чуть колеблющееся свечение на стены. Над очагом висели часы, стрелки на которых показывали почти девять вечера.

Я прошел в комнату, сел в скрипнувшее кресло. На столе лежала записка, написанная от руки аккуратным почерком.

«Николай Арсентьевич, заявки на восстановление порта в вашем кабинете»

Вздохнул, потер ладонями лицо и посмотрел на тлеющие в камине угли, которые уже начали покрываться золой. Устало пробормотал:

— Хоть бы один вечер прошел без разбора бумаг.

Снаружи тихо зашумел ветер. Где-то в саду коротко гавкнул Аргумент, будто отвечая на чужой звук. Я поднялся, подошёл к окну. И на секунду, мне вдруг показалось, будто по дорожке между липами кто-то крадется. Я нахмурился, вглядываясь в сумерки, но в следующую секунду ветер усилился, и всё исчезло.

За стеклом всё опять стало спокойно. Только ветер шелестел листвой в кронах. Луна стояла низко, отражаясь в блестящих дорожках после дождя.

Я вздохнул, вновь взглянул на угли в камине. Они почти догорели, и комната погрузилась в мягкий полумрак. На миг показалось, будто огоньки углей вырисовывают в камне странные тени. Но стоило мне моргнуть, как морок спал.

Направился в кабинет. Пересек коридор, остановился перед дверью, из-под которой пробивалась узкая полоска света.

Вера сидела за столом, спиной ко мне, склонясь над бумагами, и что-то быстро записывая. Волосы убраны в строгий узел, но на висках уже выбились несколько непослушных прядей. Услышав, как открылась дверь, она обернулась и быстро поднялась с кресла.

— Николай Арсентьевич… — растерянно пробормотала она. — Я просто решила просмотреть официальную почту.

Я только махнул рукой, прошел в кабинет и сел в кресло. Взглянул на стопку конвертов, которые привез курьер Императорской почтовой службы. И пробормотал:

— Ну, придется приниматься за работу.

— Вы не ужинали? — мягко уточнила девушка.

— Позже, — вздохнул я. — Иначе после плотной еды мне захочется спать, а работать кто будет? Мурзик?

— Ему бы я не стала доверять важных дел, — усмехнулась Соколова и открыла блокнот, готовая записывать.

Я же вынул из подставки нож для бумаг и вскрыл первый конверт.

Разбор заявок занял почти два часа. Наконец, я отложил последнюю подшитую стопку бумаги, откинулся на спинку кресла и довольно произнес:

— Вроде на сегодня все.

Вера кивнула, глядя на страницы ежедневника. И на лице секретаря я заметил удивление. Нахмурил брови, уточнил:

— Что-то не сходится?

— Да в том то и дело, что все сходится, Николай Арсентьевич, — не отрывая взгляда от ежедневника, пробормотала Вера. — Просто… Каждая артель сильно занижает стоимость работ. Причем, значительно. Многие готовы работать даже не в ноль, а себе в убыток. Это… странно.

Она протянула мне ежедневник, и я пробежал глазами по колонкам цифр.

Я нахмурился.

— Действительно… — пробормотал я, проводя пальцем по строчкам.

Я откинулся в кресле, задумчиво потер переносицу. Вера молчала, но по её лицу я видел, что и она чувствует неладное.

— Так не бывает, — сказал я наконец. — Даже если предположить, что они хотят услужить новой власти, никто не будет работать себе в убыток.

Я снова посмотрел на цифры. Все сходилось слишком идеально для бюджета княжества. И оттого вызывало тревогу.

— Выпишите названия артелей, которые занижают цену работы. И передайте мне утром этот список. Попытаюсь завтра узнать у Климова, в чем заключается их хитрая схема.

Девушка кивнула. Я покосился на висевшие на стене часы, стрелки на которых подбирались к полуночи и продолжил:

— А сейчас ступайте отдыхать.

Вера кивнула, взяла со стола ежедневник:

— Доброй ночи, Николай Арсентьевич.

— Доброй, — ответил я.

Секретарь направилась к выходу. У самой двери ненадолго замялась, будто хотела что-то сказать, но передумала. Потом всё же обернулась. Взгляд её задержался на мне чуть дольше, чем обычно.

— Постарайтесь всё-таки отдохнуть. И не думать о делах хоть немного, — тихо сказала она. — У вас очень усталый вид. Кто-то может решить, что вы хвораете.

Я вздохнул, потер рукой переносицу. Похоже, действительно выглядел неважно, если даже секретарь это заметила.

— Быть может, мне стоит пройтись перед сном, — пробормотал я, — и надеюсь, что в комнате меня будет ждать ужин…

Последнюю фразу я произнес в надежде, что ее услышит Никифор.

Соколова не ответила, только чуть улыбнулась и исчезла за дверью.

Я впервые за день действительно задумался: может, она и права. Может, впрямь стоит хоть раз позволить себе не думать о Совете, о клятвах, о том, как удержать всё это в равновесии. Хотя бы до утра.

Я поднялся, потянулся, разминая плечи, и подошёл к окну. За стеклом темнело быстро, но как-то по-весеннему мягко. Под липами в свете фонарей мерцали мокрые дорожки от недавнего дождя. Воздух снаружи казался живым, свежим, влажным. Где-то, наверное, даже пахло черемухой, просто стекло не пускало аромат.

Я задержался на секунду, будто прислушиваясь, и вышел из кабинета, прикрыв за собой дверь.

В гостиной было спокойно. В камине ещё едва-едва тлели угли, как светляки в сумерках. На столе лежал сложенный плед и несколько орехов. Наверняка домовой постарался умаслить Мурзика, которого что-то не было видно.

В шкафу у выхода висела старая куртка. Добротная, чуть потертая на локтях, выцветшая до светло-зелёного оттенка, она легко легла на плечи. Широкие рукава были нужной длины, пуговицы держались на крепких нитках, капюшон, пахнущий деревом и сушёной мятой, оказался глубоким.

Я сунул руки в объемные карманы: там нашелся засохший клёновый «вертолётик». Усмехнувшись, я вышел на крыльцо. Воздух был насыщенным весенним до самых костей. Пахло землёй, влажной корой, молодыми листьями. Где-то над головой ухнула ночная птица.

Я медленно двинулся по тропинке, огибающей особняк. Шёл без цели, просто потому что весна просила себя послушать. Тихий шелест листвы, редкие капли с карниза, далекий звук воды в канаве у дороги — всё было как надо. Всё было на месте. И я тоже.

Странно, конечно. Сколько уже времени я живу здесь, а так ни разу и не заглянул в казарму дружины. Видел её издалека: одноэтажное здание с тёмной крышей, окна в ряд, флаг у входа. Всё как положено, аккуратно, добротно. Узнаваемо. Но вот подойти ближе, поинтересоваться, как там устроено, как живётся моим людям я так и не удосужился. Всё время находились дела поважнее. Или, быть может, я попросту привык думать, что они справятся и без моего участия.

И вот сейчас, когда тьма уже окончательно окутала деревья, я, сам не вполне понимая зачем, свернул с тропинки и направился в сторону казармы. Ветер то замирал, то снова тянулся от леса, и в его запахе чувствовалась почти тревожное.