Я кивнул:

— Хорошо. Тогда после восстановления порта я подготовлю бумаги о вашем переводе. А вы посоветуете на свой пост кандидатуру Ильи.

— Сделаем, мастер-князь, — ответил Лаптев.

Несколько мгновений мы стояли у здания, а затем я спохватился и произнес:

— Ну, не буду вас отвлекать. До встречи, Андрей Михайлович.

— Спасибо, — что заехали, Николай Арсентьевич, — ответил начальник рыбохраны.

Мы попрощались, и я направился к машине. А за спиной ещё долго слышался стук досок и голоса рабочих.

Я вышел из ворот, подошел к машине и сел в салон.

— Перемены уже начались? — повернувшись ко мне, уточнил Морозов.

— Да. Неплохо было бы попросить Молчанова выделить часть денег на небольшой ремонт, — ответил я, закрывая дверь. — Потому что пока они делают что-то по мелочи и своими силами.

Воевода кивнул:

— Дело нужное. Куда дальше, князь?

Я взглянул в окно. На Северск уже опускался ранний вечер, небо густело, словно в него подмешивали чернила. Вдоль Портовой стороны один за другим зажигались откалиброванные мастером-огневиком фонари, отбрасывая на мокрый асфальт мягкие золотистые круги света. Ветер усиливался, с реки потянуло влажной прохладой.

Я чуть откинулся на спинку сиденья, глядя, как город меркнет за стеклом, и тихо произнёс:

— Пора восвояси.

Воевода кивнул:

— Отдыхать тоже полезно.

Я вздохнул:

— Боюсь, что дома меня еще ждет разбор заявок от артелей на восстановление порта.

— Не бережете вы себя, Николай Арсентьевич, — покачал головой воевода, заводя двигатель.

— Наверное, в этом и заключается работа государева слуги, — протянул я. — Думать в первую очередь о княжестве.

— Нелегка доля правителя, — подтвердил Морозов.

Машина выехала на дорогу, свет фар скользнули по асфальту, и мы медленно двинулись вперёд.

Путь пролегал через узкие улочки Портовой стороны: там, где дома стояли вплотную, а между крышами тянулись тонкие веревки для сушки белья и проводов. В окнах уже вовсю зажигался свет. Кто-то пришел с работы и садился ужинать в кругу семьи, кто-то читал газету, а кто-то просто молча глядел в пустоту, в надежде на перемены.

Морозов сосредоточенно вел автомобиль, а я невольно возвращался мыслями к разговору с Лаптевым.

— Что-то вы задумались, князь, — наконец произнёс воевода, не отрывая взгляда от дороги.

— Думаю о людях вроде Лаптева. Простые, работящие, не требуют многого. Им бы чуть поддержки, и они восстановят полкняжества. Только вот поддержки им ждать чаще всего неоткуда.

Морозов усмехнулся:

— Ну, не скажите, Николай Арсентьевич. Вот вы в Северск совсем недавно прибыли, и уже многое изменили. А дальше больше. Вот и появляется надежда у таких вот Лаптевых. И они с горящими глазами берутся за работу, которую откладывали все это время.

— Только вот я сегодня есть, а завтра меня может не стать, — вздохнул я. — И надежда эта опять угаснет.

Морозов повернулся ко мне и обеспокоенно уточнил:

— С чего вдруг такие мысли?

Машина мягко выехала на набережную, и я почувствовал, как руль в руках воеводы чуть подрагивает на булыжниках. С другой стороны, через воду, уже вырисовывалась знакомая широкая площадь, с клумбами, памятником, густо усаженным голубями. Все было привычным, но почему-то тревожно защемило в груди.

— Потому что Совет может попытаться снять меня с должности, — проговорил я, глядя в окно. — А ещё это способны устроить промышленники, затеяв проверки, слать жалобы в столицу, выкручивать руки финансированием. Да и императорская инспекция может сунуть нос не туда…

Помолчал, и уже тише добавил:

— Да много таких «ещё». Порой кажется, что вся система построена не на управлении, а на игре в поддавки. Князь он только с виду всем ведает, всё решает самостоятельно. А на деле — каждый шаг согласовывай, каждую бумагу визируй, и, не дай Всевышний, кому-то не понравишься…

Морозов фыркнул так, будто услышал что-то забавное и чуть покачал головой.

— Совет и промышленники могут пытаться делать что угодно, — буркнул он упрямо, — только вот на вашей стороне народ. Такие вот Лаптевы. Или те же жители работного дома. Помните их?

— Да, — кивнул я.

— И вас помнят, — назидательно продолжил воевода. — Потому что не из кресла распоряжались, а в их жилище пришли и на горло Параскевы наступили. И простых людей в Северске немало, которым такое пришлось по нраву. А против народа ни один Совет не сдюжит. Ни с проверками, ни с интригами. Народ у нас, может, и терпеливый, но справедливость чует. А как поймет, что его князя хотят убрать… — он выразительно поднял бровь, — тогда и сами за вилы возьмутся.

— Приятная перспектива — быть защищённым толпой вооружённых садовым инвентарем горожан, — усмехнулся я.

— А вы не смейтесь, — хмыкнул Морозов. — У вас еще и ведьма в секретарях ходит. А вторая на подходе, если я все правильно понял. У таких дам, между прочим, снаряжение получше, чем у наших дружинников. И чай в термосе с укрепляющим отваром. Станешь с ними спорить и не заметишь, как запором мучиться начнешь. Или наоборот, ветер в кишках загуляет. Смотря какое настроение у тех, кто чай заваривает.

Я улыбнулся, но в груди стало как-то легче. Потому что, в общем-то, он был прав. И если уж опираться на кого-то — так точно не на Совет. А на тех, кто носит резиновые сапоги, варит варенье и зовёт тебя своим князем не по долгу службы, а от чистого сердца.

Морозов, казалось, хотел что-то ещё вставить с привычной иронией, но вдруг посерьёзнел. Помолчал немного, смотря прямо, где дорога будто растворялась в вечернем тумане. Потом глухо сказал не оборачиваясь:

— Вы ведь не замечаете, но клятвы, которые вы уже дали в Княжестве, связали вас куда крепче, чем вы думаете.

Я нахмурился, поёжился чуть, будто от сквозняка, хотя в салоне было тепло.

— Клятвы? — переспросил я, стараясь, чтобы голос звучал иронично. — Их у меня уже коллекция целая. Что, все на учёт ставятся?

— Эти — да, — спокойно подтвердил Морозов. — Особенно те, что даны вслух. На земле этой и при свидетелях. А кое-где, может, и под ней.

— Выходит, я теперь земле должен?

— Не шутите, — отрезал он. — Тут всё не так просто. Вы уж лучше не спорьте, княже, — голос его стал жёстче. — Просто запомните. И когда придет время, вернее если оно придет, вы сами во всем убедитесь.

Я хотел что-то ответить, но осёкся. Потому что тон его не оставлял пространства для перебранки.

Воевода наконец взглянул на меня и, чуть смягчившись, добавил:

— Кровь — не вода. И вы это знаете.

— Знаю, — признал я, тихо.

Морозов кивнул, будто поставил где-то внутри себя галочку. А потом, уже привычным голосом, с чуть заметной усмешкой:

— Так что если вдруг соберётесь сбежать обратно в столицу, то сперва попробуйте от этой земли отлипнуть. А если получится, то не забудьте оставить записку. Я её в архив подошью. Для потомков.

Я усмехнулся, качнул головой.

— Сначала попрошу Никифора составить акт о приемке постельного белья. С подписями, печатью…

— Во-во, — хмыкнул Морозов. — Он вам таких люлей веником за это отвесит, что ни один лекарь не возьмется шишки лечить.

Я улыбнулся, но промолчал. Просто откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

Северск остался позади, с его фонарями и звоном вечерних трамваев. Вскоре редкие дома сменились полями, а за ними начался лес.

Дорога лентой уходила вперёд, полосы света фар выхватывали черный асфальт и стволы деревьев. Ветер шумел за окнами, гнул ветви, и время от времени по крыше машины стучали редкие капли дождя, срывавшиеся с крон.

Я распахнул веки и приоткрыл окно. Где-то далеко ухнула сова, между кустами мелькнул знакомый рыжий хвост, и я усмехнулся. Почему-то каждый раз, когда мы ехали через этот лес, мне казалось, что мы пересекаем невидимую границу: ту, что делит человеческий мир с миром старшего народа. Такого как Митрич, Иволгин и Илья. И сотен других. Но самым удивительным было то, что за короткий промежуток времени я уже успел привыкнуть к такому раскладу вещей. И уже не представлял себе другой жизни, без этих маленьких странностей.