— Может, и совпадение. А может, и нет. Только в совпадения, когда речь идёт о больших деньгах, верится всё меньше.

Мы шли дальше. Я переваривал его слова. Пауза затянулась, каждый из нас думал о своём.

Наконец, я произнёс, не глядя на него:

— У любой идеи по спасению княжества есть свои риски. Судя по всему, промышленники давно жаждут войти в наши земли. Они готовы на многое, чтобы войти в княжество. Если им захочется перейти к открытому давлению — они перейдут. Вопрос лишь во времени.

Митрич кивнул, не спеша, с тем спокойным согласием, которое у леших сродни философии:

— Так-то оно так, Николай Арсентьевич… Да только лучше поздно, чем рано.

Я кивнул и аккуратно перевёл разговор в нужное русло:

— Так вот. Для создания заповедника мне понадобится ваша помощь.

Митрич слегка скосил на меня взгляд, в котором смешались осторожность и тихое любопытство.

— И что же от меня требуется? — спросил он.

— Нужно вырастить несколько редких растений. Таких, что в Имперском реестре числятся особо охраняемыми… А ещё… если можно, парочку животных. Понимаю, дело непростое…

— Тю, да какие там сложности, — перебил меня леший. — Это мы легко. Одних только васильков серебристых могу на три лужайки развести…

Я не сдержал улыбку. Леший заговорил, как человек, который понимал, что от него требуется, и это внушало надежду. Первая часть почти сделана. Правда, оставалось обговорить тот же вопрос с Иволгиным. А это уже была задача посложнее. Особенно теперь, после браконьеров.

Деревья вокруг начали редеть. Ветви раздвигались, будто лес сам открывал перед нами дорогу. Мы шагнули в просвет и вскоре вышли на небольшую поляну. Мягкая, густая трава пружинила под ногами, туман стелился у самых пяток, а воздух был свеж, как после сильного ливня.

Наш молчаливый проводник, лесовик с лицом, покрытым зеленоватой щетиной, шагнул в центр поляны и остановился. Повернулся к нам, кивнул и сделал приглашающий жест.

Я подошёл ближе, и, раздвинув высокую траву, наконец увидел то, что она скрывала. В самом центре поляны зияла неглубокая, но чётко вырытая яма. И на её дне, поджав под себя ноги, сидел человек.

На нём не было ни царапины. Ни крови, ни следов борьбы. Только рубашка сбилась на плечах, и руки дрожали. Но в его взгляде было самое страшное. Словно за ночь бедолага успел встретиться лицом к лицу со своей смертью. И не умер.

Услышав шаги, браконьер вздрогнул и поднял голову. В покрасневших глазах читалась мольба.

Я присел на корточки у края ямы, положив руки на колени. Смотрел на него сверху вниз. Не с угрозой, а с тем холодным, сосредоточенным спокойствием, которое оставляет человеку только одно: говорить правду.

— С какой мануфактуры вы прибыли в моё княжество? — спросил я ровно.

Мужчина смотрел на меня несколько секунд, будто не мог сообразить, откуда взялся мой голос. В глазах у него металась паника, а лицо оставалось таким же серым. Наконец, он разжал пересохшие губы и дрожащим голосом прохрипел:

— Господин князь! Выпустите! Я не сделал ничего дурного! Эти… эти люди не имеют права держать меня в норе! Это незаконно!

— С какой мануфактуры вы прибыли? — повторил я спокойно, глядя ему прямо в глаза.

Он отвёл взгляд. Потом начал бормотать, торопливо и сбивчиво:

— Я… я не помню… нас много было… документы у старшего… я не при делах…

Я выпрямился, заговорил тоном, от которого даже трава у края ямы, казалось, перестала колыхаться:

— Повторяю вопрос в третий раз, — чётко, без суеты, с паузами между словами. — С. Какой. Мануфактуры. Вы. Прибыли?

Он поёжился, плечи его сгорбились, словно на них давила тяжесть, которую раньше он не замечал. Порыв ветра прошёл по поляне, взъерошив ему волосы, а потом он всё-таки ответил. Голос был глухой, обречённый:

— С… «Милославской»…

Я медленно кивнул. Подтверждение не потребовало расшифровки.

— Она принадлежит «Бастиону»? — уточнил я, будто проверяя, не запнулся ли он случайно на правильном слове.

Мужчина кивнул. Коротко и почти незаметно, но этого хватило.

Я нахмурился. Всё произошло именно так, как я и подозревал. Пазл, который хотелось бы собрать позднее, сложился прямо сейчас. И картинка у него была, мягко говоря, тревожная.

— Ваша артель понимала, что идёт на нарушение закона? — спросил я, чуть склонившись вперёд, глядя прямо в побледневшее лицо браконьера.

Он замер на миг, а потом его взгляд снова забегал, словно в поисках спасительной лжи. Я видел, как он перебирает в уме варианты. Я стряхнул с колена пару прилипших травинок и произнёс:

— Знаете, где они устроили перевалочную базу?

— Конечно, — коротко буркнул Митрич.

— Тогда идёмте, — сказал я. — Посмотрим, что они там успели наворотить.

— А с этим что? — уточнил леший и кивнул в сторону ямы, где пленник уже, казалось, готов был врастать в землю, лишь бы его никто больше не спрашивал.

— Отпустите его, — ответил я. — Но пусть лес сам решит, что с ним делать. Я вмешиваться не стану. И ни о чем вас не попрошу.

Митрич щёлкнул пальцами, будто отдавая приказ небу и земле одновременно. Почва у края ямы вздыбилась, как вода в котле, и чуть приподнялась, образуя склон. Браконьер вздрогнул, но, не веря в своё счастье, медленно, дрожа всем телом, выкарабкался наверх.

Он метнул в мою сторону взгляд, полный смешанных чувств: благодарность, страх, надежда, и, пожалуй, нечто, похожее на раскаяние, но пока ещё слабо различимое. А потом стремглав кинулся в сторону чащи, как заяц, которому разрешили жить.

Мы с Митричем молча смотрели ему вслед. Когда за ним сомкнулись папоротники и сучья, я только сказал:

— А теперь идёмте к их базе.

Леший молча кивнул. И мы тронулись дальше, туда, где ждал следующий узел этой истории.

Мы двинулись по узкой тропе, что вилась меж деревьев, как осторожная мысль. Лесовик шёл впереди — неслышно, почти невидимо, будто сам был частью леса, и тот не возражал против его присутствия. Он скользил меж стволов с такой лёгкостью, что под его ботинками не хрустнула ни одна веточка, ни одна травинка не дрогнула.

Но чем глубже мы заходили, тем ощутимее становился след. В воздухе сперва что-то шевельнулось: лёгкий, тонкий запах, будто кто-то недавно тушил костёр. Я втянул носом, насторожился. Через несколько шагов аромат усилился: горечь сырого дыма, пряная, липкая, щекочущая ноздри, словно лес простыл и теперь кашлял где-то в стороне.

Ветер доносил гарь, и я уже не сомневался: мы близко.

Под ногами начали попадаться следы человеческого присутствия. Незаметные с первого взгляда, но явные, если присмотреться. В землю был вдавлен обрывок грубой верёвки, клочки ткани, зацепившиеся за кору. А в нескольких шагах от тропы, я заметил силок. Неброский, ловко спрятанный, но на этот раз моё внимание не подвела чуйка.

Я свернул, подошёл к ловушке и присел рядом. Шнур был натянут, тонкий, прочный, на нём — крошечные клочки шерсти, тёмные, чуть влажные. Коснулся пальцами — верёвка была холодной, будто её поставили не так давно. Не сегодня, может, но не раньше вчерашнего вечера.

— Они ставили десятки таких, — хмуро заметил Митрич, стоя чуть позади.

Я ещё раз провёл пальцами по верёвке, потом поднялся, стряхивая с колена мох. Воздух был натянут, как эта самая петля. И мне всё меньше нравилось, что мы ещё даже не дошли до базы, а уже так пахнет бедой.

Я поднялся на ноги, отряхнул руки и кивнул остановившемуся проводнику: мол, идем дальше. И мы направились по едва заметной тропинке. По дороге все чаще начали попадаться свежие пни, а вскоре дорожка вывела нас к небольшой поляне. Здесь пахло сырым деревом и чем-то тяжелым, металлическим. В центре поляны виднелся наспех сооруженный навес, под которым были разбросаны вещи и лежали развернутые спальные мешки.

— Здесь, — коротко сказал леший.

Я осмотрелся. Видимо, деревья рубили прямо на месте, а потом воздушники переносили сваленные стволы и укладывали их в штабель. Потому что на земле следов, которые бы оставили тяжелые стволы, я не заметил.