— Развлекись там как следует, — сказала она утром, целуя меня на прощание. — И не задерживайся. Послезавтра Новый год.
Париж в декабре был совсем не похож на Барселону. Холоднее, серее, но по-своему красивый. Рождественские украшения на Елисейских Полях переливались в сером свете зимнего дня. Эйфелева башня проступала сквозь туман, как призрак из другой эпохи. Улицы пахли жареными каштанами и глинтвейном.
Я смотрел на город через окно такси и думал о том, как странно всё сложилось. Париж. Золотой мяч. Четвёртый раз. В прошлой жизни я номинировался на мячик четыре раза но всегда мимо в итоге. Сейчас же стопроцентный результат. Забавно.
Из аэропорта меня отвезли прямо в редакцию France Football. Интервью, фотосессия, другие формальности — всё до церемонии, которая начиналась вечером.
Редакция располагалась в старом здании на бульваре Осман. Высокие потолки, лепнина, паркет, скрипящий под ногами. Журналисты суетились вокруг, фотографы выстраивали свет. Мне подали кофе — крепкий, горький, настоящий французский.
Интервью давалось легко. К четвёртому разу ты уже знаешь, какие вопросы зададут, и заготовленные ответы звучат почти естественно. Да, счастлив. Да, благодарен команде, вернее командам. Да, работаем дальше. Нет, не думаю о рекордах — думаю о следующем матче. Само собой достаточно большой блок о Барселоне, как без этого если я теперь играю в Испании.
Только один вопрос заставил меня задуматься.
— Месье Сергеев, вы выиграли Золотой мяч четыре раза подряд. Это историческое достижение. Как вы к этому относитесь?
Как я к этому отношусь?
— Знаете, — сказал я медленно, подбирая английские слова, — награды это хорошо. Они подтверждают, что ты на правильном пути. Но футбол командная игра. Без партнёров, без тренеров, без клуба, никакого Золотого мяча не будет. Так что это награда не только мне. Можно сказать что это это награда и для Торпедо и для Барселоны.
Журналист кивнул, записал. Стандартный ответ, они такое любят.
Но я думал о другом. О том, что в моей прошлой жизни я знал, кто выигрывал Золотой мяч в эти годы. Гуллит, ван Бастен, Маттеус. Великие игроки, чьи имена вошли в историю футбола. А теперь вместо них я. Четыре раза подряд. Советский попаданец из двадцать первого века, который украл их место в истории.
Где-то там Рууд Гуллит не получил своей награды восемьдесят седьмого года. Марко ван Бастен не получит свою в восемьдесят восьмом. Они по-прежнему великие игроки, но их имена не будут стоять в списке победителей. Потому что там стоит моё имя.
Странное чувство. Не вина скорее, осознание масштаба. Каждое моё действие здесь меняет что-то в мире, который я знал. И чем дальше, тем меньше этот мир похож на тот, из которого я пришёл. Эффект бабочки в действии. Только бабочка это я, и крылья у меня бьют со страшной силой. Притом не только на футбольном поле. Горбачёва-то не видно и не слышно, даже интересно где он. Живой ли?
Церемония прошла вечером того же дня в одном из парижских отелей. Красная дорожка, фотографы, телекамеры. Блеск вспышек, гул голосов. Легенды футбола в зале. Торжественная речь главного редактора France Football о значении награды, об истории, о том, что я вписал своё имя в пантеон великих.
Мне вручили золотой мяч — тяжёлый, блестящий, красивый. Позолоченная латунь, отполированная до зеркального блеска. Я держал его в руках и думал о том, что где-то в Амстердаме Рууд Гуллит смотрит эту церемонию по телевизору. Интересно, что он чувствует.
Я сказал несколько слов благодарности. По-французски, с акцентом, но внятно. Поблагодарил France Football, поблагодарил команды, и «Торпедо», и «Барселону». Поблагодарил тренеров. Поблагодарил семью. Аплодисменты.
А потом сломя голову помчался в аэропорт. Домой добрался за полночь, Катя не спала, ждала. Сашка давно уснул в своей кроватке, посапывая во сне.
— Показыай, — сказала она.
Я достал мяч из сумки. Она повертела его в руках, улыбнулась.
— Красивый. Как обычно.
— Ага
— Поставим на полку. Рядом с остальными.
Она сказала это так просто, так буднично. Как будто речь шла о сувенирной кружке из отпуска. И в этом была своя правда. Для неё — для нас — это был просто ещё один предмет в доме. Красивый, блестящий, но в конечном счёте просто вещь. Настоящее счастье спало в соседней комнате, в кроватке с голубыми бортиками.
* * *
Новогодняя вечеринка клуба прошла тридцать первого, на Пасео-де-Грасия. Гранд-отель «Маджестик»: мрамор, хрустальные люстры, портьеры до потолка. Нуньес не экономил на таких вещах. Он понимал, что команда это не только футболисты на поле. Это семьи, это атмосфера, это ощущение принадлежности к чему-то большему.
Сашку мы оставили с няней, её порекомендовала наш педиатр, сеньора Марта Эрнандес. Надёжная женщина лет пятидесяти, работавшая с детьми футболистов уже много лет. Седеющие волосы, тёплые глаза, спокойные руки. Но Катя всё равно нервничала — впервые оставляли его на целый вечер.
— А если он проснётся и будет плакать? — спрашивала она, уже одетая и накрашенная, но всё ещё стоящая над кроваткой.
— Сеньора Марта справится, — отвечал я. — Она двадцать лет с детьми работает.
— Но это же наш первый раз…
— Мы же не можем всё время быть рядом пока он школу не закончит, так что пора начинать оставлять сынабез нас. Хотя бы на несколько часов.
Несколько раз за вечер она выходила в холл отеля звонить домой и возвращалась успокоенная: всё в порядке, Сашенька спит. Материнский инстинкт. Он сильнее любой логики.
Зал для банкета занимал весь второй этаж. Круглые столы на восемь человек, белые скатерти, цветы в вазах. В углу ёлка высотой метров пять, вся в золотых шарах и гирляндах. Живой оркестр играл что-то джазовое, негромко, для фона. Официанты в белых перчатках разносили шампанское и канапе.
Нуньес умел делать такие мероприятия правильно. Не слишком пафосно, не слишком скромно. Золотая середина, которая устраивала всех. Игроки с жёнами, тренерский штаб, руководство клуба, несколько спонсоров. Человек сто всего. Хорошее вино, хорошая еда, хорошая музыка. И ощущение, что ты часть чего-то большего, чем просто футбольная команда.
В двадцать первом веке такие вечеринки выглядели бы иначе. Инстаграм-зоны для фотографий, приглашённые инфлюенсеры, диджей вместо живого оркестра. Всё напоказ, всё на продажу. А здесь просто люди, которые работают вместе, празднуют вместе. Без камер, без социальных сетей, без необходимости демонстрировать своё счастье миллионам подписчиков.
Мы с Катей пришли к девяти. Она надела то самое тёмно-синее платье из венского шёлка, под цвет клуба, как она сказала, хотя я подозревал, что это просто совпадение. Золотые серьги-капли, тонкая цепочка на шее. Выглядела она потрясающе. После родов она похудела, фигура стала ещё более изящной, и платье сидело идеально.
— Ты лучше всех, — сказал я ей, пока мы поднимались по мраморной лестнице.
— Ты уже говорил.
— Скажу ещё раз. Тысячу раз.
Она улыбнулась, сжала мою руку.
В зале нас встретили Гарри с Мишель. Мишель была в красном — смелый выбор для англичанки, но ей шло. Яркое пятно среди более сдержанных нарядов испанских жён. Гарри, как всегда, выглядел так, будто только что сошел со страниц модного журнала: безупречный костюм, безупречная улыбка, безупречно уложенные волосы.
— Славик! — он обнял меня по-английски, похлопав по спине. — Поздравляю ещё раз с Золотым мячом. Четыре подряд — это безумие.
— Спасибо, Гарри.
— В следующем году я выиграю, сделаю тебя, — он подмигнул.
— Попробуй.
Это была наша с ним игра. Он знал, что не сделает. Я знал, что он знает. Но подколки были частью нашей дружбы. Линекер был из тех людей, которые умели радоваться чужим успехам без зависти. Редкое качество в мире большого футбола.
Мишель увела Катю к столу, где уже сидели другие жёны: Мария, жена Роберто Фернандеса, Тереса, жена Виктора Муньоса, Габи Шустер, Оля Заварова, ещё несколько женщин, которых я знал только в лицо. Женский клуб, как называла это Мишель. Они щебетали, пили вино, разглядывали наряды друг друга. Обсуждали детей, школы, магазины. Свой мир, параллельный нашему футбольному.
