— И как же ты, Сережа, теперь будешь? — спросила она и, не дожидаясь ответа, предложила: — А давай чай пить?

Я боялся, что это чаепитие может растянуться надолго: одинокой старушке явно хотелось поболтать с кем-то живым. Но и отказывать ей в такой малости мне показалось неудобным, ведь она в свое время Серегу выручила деньгами, когда ему было совсем плохо. Да и сейчас молодое поколение не так внимательно к одиноким старикам, как в былые времена.

Поэтому я кивнул, сдержав вздох и приготовившись к затяжной беседе.

Соседка пошла на кухню заваривать чай, шаркая тапочками по линолеуму.

Я же опустил Валеру на колени, предварительно зыркнув на него так, чтобы он все понял и осознал важность момента, а сам осмотрелся, изучая интерьер.

Квартира Раисы Львовны пропахла нафталином, духами «Красная Москва» и гороховым супом, оставляя ощущение старости и одиночества. Вытертый ковер на полу, второй, чуть поновее, висел на всю стену по старой советской традиции украшения жилища. Много-много фотографий в рамочках на серванте, на полках, среди книг, запечатлевших давно ушедшую жизнь. Телевизор еще тех времен, накрытый накрахмаленной вязаной салфеточкой с помпончиками. А в многочисленных вазах стояли сухие цветы или колоски. В такой квартире хорошо снимать фильмы про попаданца в СССР, полная аутентичность.

От пыли захотелось чихнуть, но я сдержался. А вот Валера этого не сделал, чихнув громко и выразительно.

Вернулась старушка и притащила поднос с двумя маленькими чашками, чайничком и малюсенькой розеткой с тремя твердокаменными, даже на вид, печенюшками.

— Угощайся, — сказала она и посмотрела на меня так, что сразу стало понятно: эти печенюшки береглись для особого случая, когда придут гости.

Мне стало неловко из-за ценности этого жеста. Неловко за то, что я всю жизнь жил в изобилии, никогда ни в чем себе не отказывал, да и сейчас хоть и попал в такие странные условия, но все же начинаю выкарабкиваться. Во всяком случае, брынзу и баранину позволить себе могу без ущерба для бюджета. Уж массажем я себе на продукты всегда заработаю. А эта старушка выложила свои каменные печенюшки, точно великое сокровище, от всего сердца. Потому что больше она купить не может, выживая на нищенскую пенсию.

И так тоскливо стало на душе от несправедливости мира. Такие, как родители Сереги или Раиса Львовна, всю молодость, всю сознательную жизнь пахали, работая с энтузиазмом. Ходили на субботники и комсомольские собрания, поднимали целину и поворачивали реки вспять, полетели в космос, мечтали вырастить яблони на Марсе. Но вот подкралась старость, и теперь все, что они могут себе позволить, сводится к угощению тремя твердокаменными печенюшками.

Какое-то время мы болтали о том о сем, обсуждая погоду и цены на продукты. А затем в разговоре с Раисой Львовной я как бы между прочим сказал, что сейчас зайду к Ахметовым для возврата долга.

— Ой, Ахметовы, — фыркнула она, поджимая губы. — Ренат еще ничего, работяга, а уж эта его Гулька, так это же ужас! Ой, кошмар!

И она вывалила на меня кучу бытовых подробностей, смакуя каждую деталь. Как Гулька неправильно окна моет — не газетами, а импортными брызгалками, а это же дорого и вредно для организма! И как три дня назад сушила белье на балконе, а простыня была застиранная, аж сероватая. И еще много чего такого, иллюстрирующего неправильную жизнь соседки.

— Ну, я так понял, у них много детей, — осторожно сказал я, пытаясь защитить незнакомую Гульку. — Поэтому она не успевает за всем уследить.

— Трое детей — это много? — фыркнула Раиса Львовна. — Я вон одна четверых поднимала! И все простыни у меня были не просто кипенно-белые, но и накрахмаленные!

Я невольно поежился, вспомнив свое детство. Накрахмаленные простыни — это же картон, царапающий кожу. Но почему-то многие хозяйки страстно любят этим заниматься, доказывая свое мастерство.

Комментировать я не стал и наскоро распрощался.

— Раиса Львовна, — обратился я к ней перед уходом. — Вы проклятие снимете?

Та заохала, махнула рукой, неловко заулыбалась:

— Да пошутила я, Сережа. Что я, ведьма тебе какая?

Провожала она пожеланиями заходить почаще — после возврата долга и шоколадки в подарок она заметно потеплела.

— А Ахметовы в какой квартире? — спросил я уже на пороге.

— Ты что, Сережа, забыл? — поразилась она, всплеснув руками. — В семьдесят восьмой, как всегда. Вроде не переезжали они никуда, паразиты.

Семьдесят восьмая оказалась на четвертом этаже. Позвонил. Дверь открыл прыщеватый взлохмаченный паренек лет четырнадцати.

— Привет, дядя Сережа, — буркнул он, не поднимая глаз, и побрел в свою комнату, как зомби на автопилоте.

Судя по землистому лицу, он играл в какую-то сетевую стрелялку до глубокой ночи. Из-за его двери тут же донеслись выстрелы и взрывы, подтверждая догадку.

В квартире густо пахло жареной картошкой, пельменями и сбежавшим молоком — характерный букет многодетной семьи. Обои внизу были оборваны и щедро разрисованы фломастерами, кое-где виднелись пластилиновые кляксы — следы творческих экспериментов младших.

В коридор вышел хозяин — невысокий, крепко сбитый мужичок чуть помладше Сереги, с намечающимся животиком, залысинами и уставшим взглядом человека после смены. Следом из кухни выскочила жена, миловидная пышечка в салатовом велюровом халате. Двое малышей держались за ее подол, а округлившийся живот говорил о том, что скоро их станет трое.

— Здорово, Ренат, привет, Гуля! — сказал я, стараясь говорить быстро. — Я буквально на секунду. Должок принес, тысячу рублей. Или я еще что-то должен? А то где-то записал и не могу найти свой блокнот…

С этими словами я отдал деньги хозяину, протягивая купюру.

— Нет, нет, Сергей, все нормально, — важно кивнул тот, принимая деньги. — Ты одолжил тысячу, у тебя на сигареты не хватало, — хмыкнул он, вспоминая обстоятельства. — Но это давно было, мы уже и забыть успели.

— Ну, тогда извините, — попросил я. — А это вам.

Я протянул шоколадку хозяйке, надеясь быстро ретироваться.

— А это правда, что вы вылечили Лейлу Хусаинову? — белозубо улыбнулась она и затарахтела, горя желанием обсудить сплетню. — Я стрим смотрела. А потом мы в чатике с другими мамочками обсуждали это, и я им всем сказала, что мы с вами соседи! А вы с Лейлочкой общаетесь же, да?

У меня челюсть отпала, и я поначалу не нашелся, что ответить на этот поток восторженной болтовни. Но тут вдруг стервозным голосом мяукнул Валера, которому явно надоело сидеть у меня на руке, да еще и с бантиком, унижающим его достоинство.

— Ой, какой котик! — заахали младшие дети, переключив внимание. — А можно мы его погладим?

Валера был вылечен от лишая, вымыт и проглистогонен, поэтому погладить его я разрешил, надеясь на кошачье благоразумие.

Малышня начала присюсюкивать, тиская его со всех сторон. Девочка потянула Валеру за ухо, и у меня аж в глазах потемнело от ужаса. Мелькнула мысль, что сейчас девочка останется как минимум без пальцев, расплатившись за свою наглость. Но ничего, Валера мужественно выдержал это и даже не скривил морду, демонстрируя олимпийское терпение. В результате я еле вырвался из этого хаоса. Особенно когда малышня начала делить шоколадку и подняла такой ор и рев, что аж уши заложило и у меня, и у Валеры.

Но в итоге мне повезло: на кухне внезапно что-то зашипело и потянуло горелым.

— Гуля! — возмутился хозяин, принюхиваясь. — У тебя что-то горит!

— Ой, картошка! — всплеснула руками хозяйка и убежала на кухню, шелестя тапочками. За ней помчались дети, забыв про Валеру. Им было интересно посмотреть, как горит картошка.

Поэтому, воспользовавшись моментом, уже буквально через пару минут я спускался вниз. Мне нужно было найти следующего человека, которому Серега задолжал, и тем самым завершить миссию по возврату долгов.

Квартира Альберта Каримовича, который жил в соседнем подъезде, была похожа на нечто среднее между музеем старины и лавкой старьевщика. Когда открыл дверь и увидел меня, он даже не удивился, а просто кивнул, будто ожидал визита: