— Эй, Николай Иваныч! Военный, твою мать!! Проснись уже! Ты слышишь меня, Савватеев? Ты разговаривать готов? — я присел на корточки к старшему прапору со стороны его головы, — Ты учти, человек я занятой и со временем у меня туго, так что, давай уже начнём!
Глаза разбойного вояки медленно приоткрылись. Взгляд его был мутным, но, вроде бы, понимающим. Поэтому пистолет я без какого-либо стеснения демонстративно направил на его живот. Тем самым дополнительно давая понять старшему прапорщику, что на текущий момент и на его временную немощь смотрю трезво. И что на любые недружественные эксцессы готов реагировать самым радикальным образом. Немедленно и вплоть до огнестрельного вмешательства в его желудочно-кишечный тракт. Убить, не убью, но мучения собеседника усугублю многократно. Вне всякого сомнения, старшой не хуже меня знает, что после пули в живот жить он будет еще часов пять-шесть. В полном сознании, но с гораздо меньшим комфортом…
— Ты же один хер, нас потом кончишь? — снова решил сделать очередной проброс старший прапорщик Савватеев. Видимо, никак не мог он удержаться от соблазна поторговаться за продление своего бытия. Рупь за сто, что надеется уболтать, пусть и необычного, но всё же сопливого юношу-мента. Голову которого наверняка можно засрать приторной шелухой о родстве силовых ведомств нашей советской родины. Всего-то и надо, что подобрать правильные слова. Чтобы задеть струны души сопливого мента. Ведь именно так он сейчас и думает, сука…
— Убью! — не стал я понапрасну обнадёживать хитрована, — Но сделаю это не больно. Само собой, если ты ответишь на мои вопросы. Убью одним выстрелом и без мучений!
Глаза прапора, в которых, кроме боли уже заискрилась какая-то надежда, вновь погасли. И лицо его опять ничего, кроме страданий, и злобы не выражало.
— Чего набычился, согласись, это хорошая плата за откровенность! От всех тягот вас разом избавлю. Но только в том случае, если ты не будешь хернёй страдать и мозг мне парить!
Не выпуская из поля зрения криминальных ассистентов Савватеева, я внимательно отслеживал его реакцию на свои слова. И эта реакция была предсказуемой. Теперь военный смотрел на меня с нескрываемой ненавистью. Оно бы и хрен с ним, но для дела это не есть хорошо. Не приведи бог, если он в эту крайность качнётся!
— А вот, если дурковать начнёшь, то я сейчас поднимусь в гараж и рихтовочную пилу сюда принесу! Зубья у неё злые, больше, чем у самого грубого слесарного рашпиля! И тогда ты мне уже точно, всё расскажешь! Уж кто-кто, но ты-то хорошо знаешь, как это больно! Когда берцовую кость без наркоза пилят. А? Когда наживую и в антисанитарных условиях⁈ Да ты не криви рожу-то, ты просто вспомни свой спецкурс в Печерах! Ну, чего глаза-то забегали? Вспомнил, сука?
Я еще внимательнее всмотрелся в лицо командира организованной шайки военных рэкетиров. Пытаясь понять, насколько он пропитался сиюминутной реальностью. Дозрел ли и расположен ли он к конструктивному диалогу?
— А еще, Николай Иваныч, для начала я тебе запросто коленку могу просверлить! Заметь, не прострелить, что само по себе тоже очень больно! А именно, что просверлить! И сверлить тебе её я буду очень медленно! Там наверху, на верстаке, дрель электрическая лежит. Очень хорошая дрель. С регулировкой оборотов… Принести?
Лежит наверху дрель или нет, твёрдой уверенности у меня не было. Я бессовестно блефовал. Однако, сработало и лицо старшего прапора исказилось тоскливой гримасой. И еще более унылой безысходностью, чем еще минуту назад. Видать, вспомнился ему захолустный городок в Псковской области. Значит, и расквартированную в его окрестностях Школу прапорщиков спецназа ГРУ ГШ МО СССР он тоже припомнил. Равно, как и о полученных там специфичных знаниях. Которые ему дополнительно преподали уже после успешного окончания той Школы. Эксклюзивно, так сказать. На отдельных курсах для самых лучших и самых способных выпускников. Как полагается, для совсем уже избранных и перспективных прапоров-спецназёров. Тщательно отобранных из общей массы выпускников.
Савватеев вывернул шею и на несколько секунд вцепился взглядом в моё лицо. Вот именно ради этих секунд минутами раньше я рушил ротовую полость его сослуживца Лёхи. Крушил со страшным зубовным хрустом. Вопреки законам гуманизма и всем общечеловеческим принципам.
Взгляд Савватеева я без труда выдержал и глаз своих не отвёл. И зверского выражения на своём лице изображать не стал, ибо в данном случае это лишнее. Сейчас это было бы только во вред. Вместо этого я продемонстрировал старшему прапору своё равнодушное спокойствие и циничную безмятежность добросовестного советского труженика. Действующего без лишнего щенячьего энтузиазма, но зато строго по инструкции. Никаких личных и никаких лишних эмоций. Всё обыденно и буднично, всё, как учили.
Повторюсь, теперь, после того, как я уже продемонстрировал свои негуманные навыки на его подчинённом, ситуация должна переломиться. Вряд ли старший прапор усомнится в моих посулах насчет пилы и дрели. В конце концов, для того я и выстраивал такую последовательность нашего общения с этими ребятами. Сначала демонстрация собственной отмороженности и только потом все дальнейшие лирические отступления. С элементами встречной искренности, понимания и полного доверия.
— Ладно, старлей, твоя взяла! Хер с тобой, банкуй! — как-то не очень правдоподобно начал сливаться старший прапорщик Савватеев, — Ты только признайся, ты ведь и сам через ОУП один ноль семьдесят четыре прошел? А, старлей? Я ведь угадал? Да ладно тебе! Ну, чего ты молчишь, я же не ошибаюсь? В каком батальоне тащил? Ну, чего ты, Корнеев, я же вижу, что ты из наших!
Без весёлости, болезненно и через силу, но всё равно по-свойски подмигнул мне старшой. Надо понимать, он решил таки сделать еще один заход и попытаться спекульнуть на эмоциях. Боевое братство, однополчане и далее по списку… Дурашка! После девяностых это давно уже не актуально. Насмотрелся я на ребят, по милости кремлёвских старцев поучаствовавших в интернациональных авантюрах страны советов. Да, далеко не все из них потом ушли в бандиты. Но и тех, кто пополнил ряды оргпреступности, было сверх всякой меры.
Впрочем, к отдельному учебному полку с упомянутым старшим прапором номером я не имел никакого отношения. Абсолютно! Ни в прошлой своей жизни, ни, тем более, в этой второй. Тем не менее, да, с выходцами из этого славного полка спецназа ГРУ мне действительно довелось посотрудничать. Еще во время первой чеченской кампании. Всего эпизодов такого взаимодействия за полгода одной из командировок было несколько. Может, пять, а, может, и все семь. Сначала по воле стихийного случая, а потом уже по официальному приказу моего руководства. Вот тогда-то я и научился у вояк всему плохому. Не просто плохому, а очень плохому. И очень бесчеловечному. В милиции такому меня бы учить нипочем не стали. В МВД за такое своих сажают безжалостно и сажают надолго. Но надо признать, что в дальнейшей моей служебной деятельности полученные навыки пригодились. Особенно в борьбе с беспредельной оргпреступностью. Тех самых девяностых. Стыдно сказать, но потом я уже совсем не жалел, что научился зубы пистолетом крушить и коленки сверлить. А также тупым штык-ножом от «калаша» пилить берцовые кости бородатым басмачам. И не только им… Твёрдо и навсегда запомнив, что начинать всегда следует с большой берцовой. Именно она в сочетании с бестолковой пилой штык-ножа, даёт самый быстрый и самый достоверный результат.
После того, как старшего опера РУБОП Валентина Святкина вместе с женой и двумя детьми переехал КрАЗ, шкала толерантности по отношению к тем злодеям сместилась. Некоторые из сослуживцев Валентина, придя после похорон домой и, посмотрев на своих домочадцев, сделали какие-то свои личные выводы. А сделав выводы, сделали выбор…
Сука, опять в голову лезут неуместные воспоминания. Не о том думаю, сейчас с военными надо бы доразобраться! Качественно. Он же, паскуда, реально надеется меня развести на розовые сопли! Может, правда, сходить наверх и в инструментах порыться? Бэх Никитин мужик хозяйственный и запасливый. Был… В любом случае, в его верстаках и ящиках наверняка найдутся и дрель, и рашпиль…
