Далее, и до самого завершения оперативки ничего интересного не происходило. Данилин, поймав кураж, рубил направо и налево. Не жалея ни системных косячников, ни даже своих фаворитов. Как мне представлялось, сейчас он мстил всему личному составу за то, что они вольно или невольно оказались свидетелями его растерянности и слабости. Единственным, кого он не тронул и не распял на этой оперативке, был я.

Когда Зуева с Алдаровой, бодро цокая каблучками, принесли мой пистолет и вернули мне связку ключей, я с молчаливым вопросом посмотрел на шефа. Ответом мне был взмах руки, милостиво отпускающий меня на свободу.

Благодарно кивнув добрейшему из всех начальников Октябрьского РОВД, я двинулся на выход из кабинета.

— Прощай, любимая! — изобразив на лице вселенскую скорбь, печальным столбом встал я напротив стола Тонечки, — И теперь уже прощай навсегда! Никогда не быть нам с тобой вместе! Теперь уж точно, не родятся наши дети и не подарят нам цветы. А ты представляешь, душа моя Антонина, какими бы могли быть наши с тобой дети⁈ Такими же восхитительно красивыми, как ты, но при этом еще и непревзойдённо умными, как я?..

Не дожидаясь от вспыхнувшей от моих слов Тонечки какой-либо ответной реакции, я покинул группу учета.

Но прежде, чем пойти в свой кабинет, я спустился на первый этаж и попросил помдежа принять у меня оружие. Он проявил великодушие и не стал посылать меня в обход через общий коридор к «кормушке» для приёмки-выдачи стреляющего железа. Вместо этого он развернулся на каблуках и принёс прямо к пульту дежурного колодку для патронов, и мою карточку-заместитель.

Теперь я чувствовал себя почти свободным и, пожелав дежурной смене спокойных суток, не спеша пошел к себе.

Задачей «максимум» на сегодня у меня осталось только одно — закончить начатое дело с выделившими на меня слюну военными.

Пока поднимался по лестнице на свой этаж, принял решение надолго это мероприятие не откладывать. Поеду в гараж не вечером, а прямо сейчас. Дождусь Лиду, пополдничаю с ней, чем бог послал, вернее, тем, что она принесла и, помолясь, поеду в никитинский мавзолей. А уж после этого вернусь в свой кабинет, сосредоточусь и сяду писать объебон по цыганскому делу. С этим обвинительным заключением мне еще придётся поморщить ум и попотеть… Если в гараже сильно не устану. Ибо тяжела и неказиста жизнь советского юриста. Н-да…

— Новую бабу себе нашел?!! — забежав в кабинет и на манер прачки, без закуси усугубившей стакан водки, заголосила возбуждённая Зуева, — Тех, которые есть, тебе уже мало? Что ж ты за человек-то такой, Корнеев⁈ Сволочь ты, Сергей! Подлец ты и сволочь!

Рот Лидии Андреевны некрасиво скривился, а из глаз её крупными жемчужинами одна за другой покатились слёзы.

Хорошо, что она хотя бы дверь закрыла за собой. Иначе бы вся эта безобразная семейная сцена стала достоянием следственного этажа. К искренней радости личного состава отделения. Совсем еще недавно очень жестко и в извращенной форме оттраханного Данилиным. Всего лишь морально оттраханного, но зато со всеми сопутствующими элементами садизма.

На многотрудном поприще своего внеслужебного общения с женщинами я давным-давно усвоил самое главное. Что такие вот всплески бабьего блажняка нужно гасить в самом их зародыше. Если только это не твоя собственная жена и, если приступ её бешенства не приключился в условиях домашнего стационара. С той самой женой, с которой ты после совместно прожитой четверти века вроде бы уже притёрся боками. Но которая в очередной раз взбрыкнула и, закусив удила, вдруг понеслась, не разбирая дороги, и препятствий. Вот ей-то можно и даже иногда полезно дать такую возможность. Чтобы внезапно ополоумев, она какое-то время могла невозбранно покричать в охотку. И тут уже совсем не важно, по какому поводу она померкла умом и начала предаваться женскому сатанизму. Тут важно другое. Чтобы вдоволь перебесившись, родная супружница смогла своевременно остыть и снова войти в разум. Хотя бы в относительно близкий к общечеловеческому стандарту. И так до следующего раза, который обязательно состоится. Причем, при любой погоде. Ибо приступы женского безумия не только восхитительны, но еще и непредсказуемы. Равно, как и неизлечимы. И наивных иллюзий по этому поводу питать не стоит. Для того женские гормоны и придуманы природой-затейницей, чтобы бесхитростные и примитивные по своей природе мужики не скучали. А, стало быть, время от времени были от того действа бесконечно счастливы. И тот муж достоин зависти, чья жена не выходит за пределы двух-трёх дней такого вот ежемесячного семейного счастья.

Руководствуясь предыдущим жизненным опытом и не теряя попусту драгоценных секунд, я подскочил к своей любимой начальнице. Сделав это с самыми добрыми намерениями.

Свято поклоняясь женскому сословию и чтя субординацию, хлестать по мокрым щекам я её не стал. Вместо этого покрепче обнял и по-родственному прижал к себе.

— Ну какие бабы, Лида⁈ Тем более, бабы новые⁈ Ты, что, совсем ополоумела, душа моя? — сдунув с зуевской щеки шелковистый завиток, жарко зашептал я прямо в ухо подруги, — Ты же прекрасно знаешь, что я только тебя одну люблю! Ведь это ты самая красивая из всех знакомых мне женщин! Во всём Октябрьском районе! Подумай сама, Лида, зачем мне другие бабы, если ты самая лучшая⁈

Для большей достоверности сделанного заявления, второй рукой я обхватил тугую задницу своей доброй, но чересчур мнительной руководительницы. И еще теснее прижал к себе сдобное тело хныкающего начальства.

— Я же всё время только о тебе думаю, любимая! — продолжил я щекотать своим дыханием порозовевшее ухо и левую щеку Лиды, — Только о тебе! И только о твоём борще! — на всякий случай добавил я неоспоримой объективности в своё льстивое утверждение. — И потом, любимая, какие в уголовном розыске могут быть бабы⁈ Это же не следствие и не паспортный стол! Откуда там они⁈

Логикой последней фразы я попытался достучаться до утраченного здравомыслия Зуевой.

— И, кстати, душа моя, у тебя что-нибудь покушать есть? А то у меня от этих двух злобных майоров такое нервное расстройство случилось, что даже аппетит внезапно прорезался! — начал переводить я высокодуховные прения на гастрономическую тему. Более понятную Зуевой.

Моё высокопарное словоблудие сработало и уже немного обмякшая в моих руках капитанша прекратила свои тщетные попытки вырваться из захвата. И стиснутой задницей дёргать Лидия Андреевна тоже перестала. А еще через несколько секунд она и вовсе утвердительно кивнула мне головой. Очевидно, давая понять, что запрошенный мною провиант для успокоения моей нервной системы у неё имеется.

— Тогда скажи, зачем ты от нас переводишься? — без какого-либо изящества, словно какая-то ПэТэУшница шмыгнув носом, задала мне очередной вопрос Зуева, — Чего тебе там надо?

Перестав напитывать солёной влагой лацканы моего польского пиджака, Лидия Андреевна подняла подбородок и пытливо заглянула мне в глаза. Очевидно, пытаясь разглядеть в них безудержное стремление к прелюбодейству и аморальщине на стороне. Которые я вознамерился снискать среди оперсостава Октябрьского РОВД.

— Чем тебе в нашем отделении плохо? Рядом со мной? — добавила она и затаила дыхание. — Скажи, Сергей, тебе со мной плохо?

— С тобой, Лида, мне хорошо! Ты даже представить себе не можешь, как мне с тобой хорошо! — грустно вздохнул я и убрал ладонь с отзывчивого на ласку зуевского крупа, — Мне, Лида, с Данилиным плохо! А с Ахмедхановым, с тем вообще беда! Да чего я распинаюсь, тебе ли самой об этом не знать⁈ Или ты хочешь, чтобы они меня окончательно со свету сжили? Скажи мне, Лида, но только честно скажи, ты хочешь, чтобы я на нервной почве импотентом стал? Ты этого хочешь, Лида?

Лидия Андреевна хотела мне чем-то возразить и даже уже приоткрыла рот для этого. Но осеклась. Возразить ей было нечем. И еще раз по-пролетарски шмыгнув носом, начала доставать из тумбочки какую-то снедь. Всем своим видом выказывая скорбь и уныние.