- Попридержите язык, молдеке! - воскликнул слепой кари.

- Мулла, что же вы делаете? - присоединился к нему толстый муэдзин Самурат.

- Ведь этот человек - наш гость. Разве можно с ним так? - сказал кто-то из простых горожан, стоявших за спиной Сар-моллы.

Но тут же раздались и другие голоса:

- Сармолла прав! Нечего его ругать!

- Этот гость первым задел нашего муллу. Не наседайте на него!

- Ясно, что эфенди Сармолла душой болеет за людей, дает мудрые советы...

Теперь и старому хазрету стало не по себе от всех этих стычек, что начались после хутпы. Тряхнув обеими руками в сторону толпы прихожан, как бы отмахиваясь, он повернулся и пошел прочь. Задвигались и те, кто толпился возле минбера. Вслед за хазретом пошли, окружая его с обеих сторон, Шарифжан, слепой кари, муэдзин Самурат, высокий, чернявый халфе Самат.

Проходя мимо Сармоллы, хазрет подал ему еле заметный знак, дескать, следуй за мной. Пройдя несколько шагов по площади, Сармолла оказался лицом к лицу со стариком. Тот, похоже, был изрядно рассержен. Недовольным голосом заговорил:

- Эфенди Сармолла! Долго я вас слушал, пока, наконец, не понял, кто вы есть. Вы самый настоящий халас¹⁹! Вы свернули с истинного пути, поэтому и твердите всякие несусветные вещи. Боюсь, ваши намерения не совсем честны. Малгун²⁰!- в сердцах воскликнул хазрет, стукнув оземь палкой.

Затем, словно ожидая ответа, он с ненавистью уставился на Сармоллу. У него были холодные, выцветшие глаза без ресниц. Вспыльчивый Сармолла не заставил себя долго ждать.

- Хазрет, вы говорите не свои слова! - сказал он, весь мгновенно побагровев. - Вас натравили на меня! Эти халфе, муэдзин, кари и остальные! Вас окружают коварные, черные люди, настоящие воры и негодяи!

Услышав такое, халфе Шарифжан и слепой кари, наперебой закричали:

- Да ты сам коварный человек!

- Сам негодяй!

- Ты и есть злодей! - подхватил муэдзин Самурат, даже рванувшись к Сармолле с налитыми кровью глазами, будто собираясь ударить его, но тут Сармолла громко закричал:

- Прекратите сквернословить! Иначе я тотчас соберу народ махаллы. Сейчас же, на этом месте потребую, чтобы разобрались, кто тут злодей!

Когда поднялось такое, хазрет вдруг неверными шагами молча двинулся вперед, дав понять, что не желает больше слушать. Сармолла догнал его и, шагая рядом, стал кричать ему прямо в ухо. Это был последний, самый сильный ход в его споре: Сар-молла знал, что в прошлом у мечети была весьма темная, зловещая тайна...

- Е, и слушать меня не хотите? - вскричал он. - Ну что ж! Тогда перед всем народом махаллы я назову имена настоящих злодеев. Я знаю, кто и как накликал смерть на людей. Тому есть свидетели. Свидетелями будут и живые, и мертвые. Три табы-та²¹, которые стоят в подвале мечети. И есть три человека, которые стучали по этим табытам!²²

Хазрет остановился, отшатнувшись, прикрываясь обеими ладонями от Сармоллы.

- Да! - вскричал Сармолла. - Задолго до холеры они все трое сетовали, что, мол, никто не умирает, прекратились заупокойные молитвы, пусты наши карманы. И они стучали по та-быту! Вот их-то черные помыслы сегодня и обернулись столь страшной бедой. Кто они, стучавшие по табыту? В какой день, в какой вечер, после какого намаза они стучали по табыту?

Сармолла оглядел всех, стоящих во дворе. Служители Аллаха разом притихли, некоторые тревожно посматривали друг на друга... Сармолла продолжал уверенно:

- Хазрет, это видел не только я, кроме меня - еще пять человек. Желаете, я сейчас же расскажу всем об этом позорище? Вот они стоят: муэдзин Самурат, внешне благопристойный, но в душе злодей, слепой кари, халфе Шарифжан. Вот эти трое! Позвать людей, сказать им? Пусть все узнают об этом позорном деянии мечети!

Последние слова Сармолла произнес так громко, что они зазвенели у старого хазрета в ушах. Он впервые слышал подобное! Если это было правдой. Хазрет не смог и слова вымолвить в ответ: он только и делал, что тряс седой бородой, слабым шепотом бормоча молитвы.

То, что слова Сармоллы правдивы, знали многие среди мулл, особенно это было хорошо известно троим из них. Для муэдзина, кари и халфе эта история может обернуться страшным наказанием, равнозначным сожжению на костре. Хватаясь за воротники, притворяясь потрясенными, они только и могли, что гундосить: «Астапыралла! Субханалла!» Впрочем, вскоре и совсем умолкли, опустив головы, глядя в землю.

На другое утро умер старый отец Жакыпа. Это был первый случай, когда болезнь заглянула в богатый дом - Жакып владел магазином, был одним из самых значительных баев слободы. Что бы там ни говорил Сармолла, другие люди, внимавшие его советам, Жакып решил похоронить отца как полагается, с подобающими обрядами. Ранним утром гонцы сообщили об этом имаму, халфе, муэдзинам нижней мечети, а также близким, друзьям и торговцам, что были с Жакыпом в одной упряжке.

Домочадцы готовились к приему гостей. Во всех шести комнатах двухэтажного дома с зеленой крышей расстелили дастар-ханы, вдоль стен уложили свернутые корпе. Во дворе стояли большие казаны, где томился плов и на медленном огне варилось мясо. В каждой комнате тускло поблескивали медные тазы, болтались на сквозняке полотенца для рук. Всюду сновали джигиты, прислуга, приказчик и секретарь. Ожидалось большое собрание людей...

Однако, несмотря на столь тщательную подготовку, похороны вышли невзрачными, словно проводы сиротки. К величайшему удивлению Жакыпа, на жаназа пришли лишь служители двух мечетей в чалмах, да с десяток торговцев. Все собравшиеся заняли одну небольшую комнату в первом этаже. Остальные комнаты так и остались пустыми.

Так, в ожидании, может, кто еще и придет, имамы и сам Жа-кып долго просидели в этой комнате. Со двора доносились голоса: там собрались попрошайки - слепые, хромые, убогие, каковых в обычные дни и на порог не пускали. Прошел час, затем - другой, на исходе была субботняя похоронная пора. Было ясно, что больше никто не придет. В невольной спешке, в самый знойный полдень снесли покойного на мусульманский погост.

Возвратившись в дом, приступили к поминальной трапезе. Тут-то впервые и заговорили, и весь разговор вращался вокруг того, что многим не давало покоя со вчерашнего дня.

Войлочник Сейсеке, мясник Касен, сопровождавшие вчера Оразбая в мечеть, были особенно обозлены на Сармоллу. Подле них сидели их давние приспешники - Корабай и Отарбай. Эти двое сами были люди не бедные, мелкие лавочники, имеющие некоторое достояние, но по давней привычке, в надежде на какие-то подачки, так и смотрели богатым баям в рот, ловили каждое их слово. Главным же достоинством Корабая и Отарбая были их крепкие руки и толстые камчи. Если правильно натаскать этих людей, науськивая их на кого-либо, то они могли жестоко, без всяких лишних вопросов, расправиться с неугодными для их богатых баев.

Вот и сейчас, во время заупокойной, Сейсеке и Касен с превеликим огорчением, как бы в упрек, обвинили горожан в том, что они оставили беззащитного Жакыпа одного в столь трудный для него час. А все из-за чего? Да из-за «пакостей, которые вчера распустил Сармолла!» Так, слово за слово, коварные баи принялись натравливать Корабая и Отарбая на Сармоллу.

Спустя какое-то время эти двое уже совершенно ненавидели Сармоллу, хотя сами и не были вчера в мечети, и не слышали, о чем он говорил.

- Сармолла - виновник всех наших бед! - с собачьей злобой заключил Корабай.

- Угомонят ли его когда-нибудь? - вторил ему Отарбай.

И они заговорили между собой, словно бы и вправду кипятясь за униженную честь Жакыпа. Войлочник Сейсеке, мясник Касен не стали вмешиваться в разговор. Они сидели, сложив руки на животах, молча кивая в знак одобрения. Дело, похоже, было сделано, двое известных мордоворотов, падких на расправы в темных углах, были заведены до предела. Все это понимали, и даже хазрет, который также хранил молчание, лишь подавил зевок кулаком. Только халфе, кари, муэдзин, которые в последние дни просто тряслись от злости при имени Сармол-лы, продолжали проклинать его вслух: