Есберген давно понял, что гости, хоть оба они пожилые и весьма рассудительные, мало что знают о жизни городских торговцев, и без всякого стеснения поделился с ними секретами своего ремесла, всей его подноготной, самой откровенной и горькой правдой. Зная, что Абай был истинным другом многих людей, он жаждал поплакаться ему о своих невзгодах, а их у Есбергена хватало: именно в эти дни он был в самом затруднительном положении, не зная, как вернуть баю Сейсеке долг в тысячу рублей по белому векселю.
- Ты говоришь, что у многих сейчас подобные неприятности, - сказал Абай. - Отчего это так?
- Имампос! - немедленно отозвался Есберген. - Последние дни все ходят, как в воду опущенные - Карипжан, Коныртай, То-лепбек, Кайнарбай. Весьма обеспокоены все. Только и слышно отовсюду: «Ойбай, имампос идет! Некстати он наступил в этом году!»
- Да и ты говоришь об этом с тревогой, - заметил Абай. - Как это вы все оказались в лапах этого имампоса?
- Да и я только и слышу вокруг: «Имампос-имампос!» - вставил Баймагамбет, засмеявшись. - Чье это слово такое? Никогда прежде не слышал - книжное оно, что ли?
- Я же говорил, что через этих баев мы получаем товары в магазине русского купца. Их нам давали в долг на год или на десять месяцев. А теперь - всего на восемь месяцев. Если считать с января, то долги продлили до двадцать девятого августа, а этот день приходится на какой-то русский праздник. То ли это их ораза, то ли еще что-то, но его-то и называют - «имампос»!
Тут только Абай понял происхождение этого слова и от души рассмеялся: русский праздник, по-церковному именуемый «Усекновение главы Иоанна Крестителя», в просторечии назывался «Иван постный» - вот откуда, перейдя в казахский язык, и появился «имампос».
Как говорил Есберген, все торговцы взяли товар в январе, по оптовой цене и в долг. Самое смешное в том, что продавать его приходилось тоже в долг, поскольку зимой у степняков денег нет.
На этот раз Есберген взял через Сейсеке партию чая и с огромными мучениями возил всю зиму свой чай по глубокому снегу, студеному морозу в степь, в отдаленные аулы, не имеющие связи с городом. Чай в руках Есбергена, конечно, поднимался в цене, с добавлением процентов бая Сейсеке, да и самому купцу тоже ведь надо получить какую-то прибыль, иначе что же это будет за торговля? Просто так, утопая в сугробах, отмораживая уши, возить по степи чай, чтобы только оплатить проценты бая Сейсе-ке? Вот и растет цена этого несчастного чая, значительно подлетая на местах.
Когда лето перевалило за середину, торговцы снова отправились в степь, на сей раз - собирать долги... Но и сейчас не у всех в степи можно взять долг деньгами, ибо не всегда они есть. У одного берут овцу, у другого - барашка, бычка. Этот сбор долгов, причем за уже выпитый чай, дается неимоверными трудами.
- Приходится запихнуть поглубже совесть... - с грустью отметил Есберген.
И вот теперь, приехав в город, он должен поскорее продать собранный в степи скот, чтобы выручить деньги на долг Сейсе-ке, и двадцать девятого августа, точно в день «имампоса» рассчитаться с баем, отдать долги по белому векселю и тем самым спастись от разорения.
- Спасусь - говорю я! - волнуясь, завершал свой рассказ Ес-берген. - Это если базар будет удачным, пригнанный скот окажется упитанным, не падет, не подохнет по дороге. В противном случае, если такие бакыры86, как мы, не смогут выплатить долг или чего-то не довезут, то Сейсеке и ему подобные тут же превратят нас в рабов!
В последние дни Абай услышал немало таких рассказов из уст мелких торговцев, соседей Есбергена - Толепбека, Карип-жана, также на тризне у Кайнарбая. Со стороны казавшиеся благополучными, все эти люди были накрепко связаны путами своего дела: жалкие степные купчишки и сами были зависимыми, и других обирали, обманывали, оставаясь в глубокой кабале у своей жизни, и трудно было представить, что все это может длиться вечно.
Карипжана, похоже, измучила жизнь: он выглядел старше, чем был на самом деле, но все еще держался, не унывал и любил пропустить шутку-другую в своих нехитрых разговорах. Абай говорил с ним серьезно, с упреком: ему было ясно, что и Карипжан, как все они, выезжая в степь, торгуя в долг, стремился обхитрить, надуть кротких аульных жителей, продать подороже.
- Правильно, что ругаетесь! - весело сказал Карипжан. - У таких божьих тварей, как мы, и впрямь нет ничего божеского. В степи мы не помним о шариате. Да и караван встречая, делаем с ним то же самое, что Сейсеке и Билеубай делают с нами.
Стараемся, по возможности, уболтать степняков, чтоб отдали товар по нашим ценам.
Позднее Карипжан сотни раз передавал ответ Абая на эти слова - насмешливый и одновременно правдивый:
- В степи тоже есть воры, но они откровенно называют себя барымтачами. Вы ж говорите: «Мы всего лишь торгаши...» Вот какие, оказывается, в городе отменные манеры!
Оценив добрым смехом эту, впрочем, довольно укоризненную шутку, Карипжан принялся жаловаться на крупных торговцев: мол, это они во всем виноваты, они, пусть и посредством мелких, обманывают, обирают людей.
- Удивительно, что человек так и жаждет сотворить над другим человеком зло! - высказался по этому поводу Абай. - Даже волки грызут друг друга в самых редких случаях. Думаю, степные волки будут порой добрее вас, городских торговцев!
Обычно, надолго оставаясь в городе, Абай брал книги в библиотеке имени Гоголя, чтобы в тишине, в неподвижном затворничестве углубляться в чтение, но по вечерам он был вынужден прерывать это занятие, поскольку в доме отбоя не было от людей, желавших увидеть его, пригласить в гости.
Городские жатаки, как ни странно, еще не успели растерять одно прекрасное качество, присущее их степным сородичам: безграничную щедрость, гостеприимство. Считалось за большую честь выложить все, что есть в доме, пригласить уважаемого человека, не жалеть ничего, чтобы посидеть вместе с ним за одним дастарханом.
Так, Абаю довелось навестить дровосека Саудабая, сапожника Салмакбая, портного Сагындыка - бедных людей, существующих лишь своими мелкими ручными ремеслами.
Как выяснилось, Баймагамбет был хорошим другом многих простых горожан. Приезжая в город зимой и летом, он останавливался у них как желанный гость, за дастарханом рассказывал сказки, интересные истории, брал домбру и наигрывал песни Абая, читал его стихи, с музыкальным сопровождением и без оного. Теперь Баймагамбет стал водить и живого Абая по этим людям, с радостью показывая его им. Днем и ночью они разъезжали то по среднему жатаку, то по нижнему, устраивали долгие беседы во многих домах.
В особо гостеприимном доме Сеита в Затоне они как-то невзначай зависли на целую неделю, бесконечно разговаривая с милыми душе Абая людьми пристани, кожевенного, мехового заводов, порой покидали дом Сеита, чтобы погостить и у них - у Акшолака и Жапека, Алипбека и Исака, у всем известного весельчака Абена... Все эти дружелюбные люди были приятелями Павлова и Маркова и по очереди приглашали Абая к себе. Разумеется, по уже неизменной традиции, старые друзья - одинокая вдова Дамежан и лодочник Сеил - также приняли Абая у своих очагов.
В этом году Абай вел себя совершенно по-другому, чем раньше, когда он большей частью сидел на квартире и там, в доме Кумаша, принимал всяческих гостей - как городских жителей, так и приезжих со степи. Теперь домочадцы Кумаша чаще всего задавали ему такие вопросы:
- И где ж это вас носит? Где вы с Баймагамбетом все время ходите?
В этом году, после хорошего совета Павлова, он в первый же день отправился в гости, желая поближе познакомиться с жизнью людей.
Абай любил подолгу гулять по кривым улочкам Затона, вечерами его сопровождали Сеит и Абен. Как-то раз во время такой пешей прогулки им встретился Даулеткельды, и Абай сразу отметил своим вниманием этого незаурядного человека.
Даулеткельды был родом из многолюдной среды Байкадам-Сапак. Он прибыл в Затон недавно и сразу завоевал горячую симпатию у его жителей, так как оказался интересным рассказчиком, певцом, да и вообще - знатным весельчаком и балагуром, несмотря на то что был беден до дыр. В скором времени он стал самым желанным гостем во многих домах: одно только его появление на пороге вызывало улыбки на лицах - все, стар и млад, радостно замирали в ожидании услышать нечто интересное из его уст, увидеть нечто поразительное в его действиях. Он мог превратиться в кого угодно: стать артистом, исполнив роль какого-нибудь персонажа народного дастана, если надо -мог быть и акыном.
