- Почему вы никак не отзываетесь, аксакалы? - вскричал он со злостью в голосе. - Разве кому-нибудь из вас приходилось слышать о подобном унижении, не говоря уже о том, чтобы воочию увидеть такое? Неужто вы не отважитесь пойти на этого одноглазого? Неужто так и останемся тут, утремся и ничем не ответим на этот позор?
Тут снова заговорил Жомарт, затем, слово за слово, подскочили еще джигиты из аула, только что узнавшие о том, что случилось. Каждый кричал, размахивал руками, все наседали на аксакалов, которые все еще пребывали в нерешительности...
Тогда Жомарт, не прекращая кричать, подступил вплотную к Базаралы, которого хорошо знал, и заговорил с обидой в голосе, прося у него совета.
Он уважительно называл Базаралы нагаши, родственником по материнской линии, хотя и обращался к нему в крик. Базара-лы действительно мог считаться его родственником, поскольку матери многих людей рода Тогалак были из жигитеков. Подошел ближе и Омар: теперь они оба, обступив Базаралы с двух сторон, стали по очереди наседать на него, сердито крича, но все же называя его с почтением:
- Наташи, шайтан тебя побери! - воскликнул Омар. - Скажи ты что-нибудь, на худой конец!
- Дай нам совет, родной! - подхватил Жомарт. - Ты человек или кто? Говори, наконец, хоть на смерть нас пошли!
- Разве не видишь, что ждет твоих слов весь честной народ?
- Дай нам совет!
Базаралы прибыл сюда только вчера. Он не только приходился здешним джигитам нагаши - в этих аулах жили его сородичи и по отцовской линии. Базаралы был в сильном затруднении: как он может здесь что-то решать? Едва сдерживая слезы жалости к Сеиту, тихо сказал, обращаясь к Абди:
- Лучше умереть, чем слышать такое.
Базаралы видел, что взоры всех присутствующих обращены на него. Он стоял, стиснув зубы, тяжело и мучительно дыша: опять дало о себе знать сердце, оно забилось бешено, казалось, подпрыгнув к самому горлу.
Меж тем в толпе, после всех этих слов, сказанных отчаянными джигитами, нарастал ропот: аксакалы, карасакалы, подростки - все стали обращаться к нему:
- Пусть скажет сам Базеке!
- Пусть он и распорядится, что нам теперь делать.
- Он всегда решал самые трудные дела...
- Был некогда главой, предводителем людей.
Эти робкие возгласы перерастали в громкий, можно даже сказать, требовательный гул, хотя само решение, очевидно, как раз и перекладывалось на плечи Базаралы.
Тот прекрасно понимал состояние людей. Базаралы, будто опытный лекарь, всегда угадывал настроение народа, особенно, если это были простые степняки, люди земного труда. Вдруг, неожиданно даже для себя самого, он пришел к некой решительной, окончательной мысли. Он вскочил на своего большого коня, заметно возвышаясь над другими, поднявшись еще выше на стременах, чтобы было слышно всем людям вокруг, и громко заговорил:
- Уай, храбрые джигиты! Вы просите совета у своего нага-ши. Но сейчас ваш нагаши не тот, что прежде, он кусает себе пальцы от досады. Немощен он, ибо во власти болезни. Но недаром же говорят в народе: не повторяй деяний муллы, а сам делай так, как он говорит. Ваш нагаши говорит вам наоборот: не слушайте его болтовню о немощи его собственной, а поступайте так, как он поступил бы в ваши годы! О, братья, вы же прекрасно знаете, что делал я в таком случае! Так чего ж вы стоите? Разве вас самих не унижал Оразбай? Пусть и не так жестоко и нагло, как Сеита, но неоднократно, да и по всякому!
Базаралы прервал свою речь. Лицо его было сурово, глаза в щелку сузились от гнева. Толпа смотрела на него снизу вверх, растянувшись от самой макушки холма Бозбиик до подножия, замерев в ожидании его новых слов. Базаралы не заставил себя ждать: широким взором окидывая окрестности, он видел, что здесь собрался весь люд края - и стар, и млад, все, кто был способен держаться в седле. Он заговорил громким, зычным голосом, почти крича, его речь, полная проклятий в адрес врага, была похожа на боевое напутствие воинам.
- Неужели этот черный бес и сейчас уйдет от ответа? Неужели попранная честь джигита останется неотомщенной, как это было уже сотни раз? Над кем из вас он не издевался, не насильничал, кого не унижал, не обирал до последней нитки? Все его чванство откуда? От того, что много скота. Как он его нажил, откуда взял? У вас же! Именно вы проливали свой пот, слезы для того, чтобы этот выродок так разжирел. Не пора ли наказать одноглазого, раз и навсегда прекратить его злодеяния? Отомстите ему! И не только за Сеита, нашего дорогого азамата, стоящего тут со слезами на глазах, но и за Абая, которого любят и почитают все казахи. Помните, что он с ним сделал? Заступятся ли, наконец, за него люди или нет? Надо выступить всем миром! Идите! Мстите за свои унижения, мстите за этого джигита, мстите за Абая!
- Отомстим! Месть! Месть! - отозвалось, словно эхом, в толпе, едва Базаралы закончил.
Слова эти, слетевшие с уст джигитов, что стояли рядом, быстро понеслись по склону холма, как языки пламени, вспыхивая там и тут, разгораясь:
- Мстите, люди! За нашего джигита! За род наш! За Абая! За Абая!
Жестокий огонь мести возгорелся в каждой душе, прокатился волной по холму, облепленному людьми, сверху вниз и обратно:
- Кто только не плакал от его напастей!
- Кто из нас не пострадал от козней слепого крота!
Все эти возгласы, казалось, наполнили ненавистью воздух, -и саму землю заставили дрожать от гнева.
- В какой стороне аул Оразбая?
- На коней, люди!
- Аттан! Аттан!
И не осталось места никаким другим словам...
Базаралы вручил Абди свою восьмижильную камчу, неотразимую в бою, со словами:
- Отомсти и за меня! Не возвращайся назад, пока не размозжишь этой плетью головы десятка врагов.
Жомарт, Омар, Сеит, Абди, шагом съехав с вершины холма, тотчас у подножия припустили коней в галоп. Один за другим, к ним присоединялись джигиты, вооруженные кто чем: соила-ми, курыками, шокпарами, пиками. У большинства в руках были только камчи. Все это войско, численностью уже человек в пятьсот, перевалило через дальний пригорок и спустилось по другую его сторону, словно черный селевой поток. Оно шло, как проклятье Всевышнего, гневным бурлящим людским селем. Проскакав по взгорьям, войско мести обрушилось на аул Ораз-бая, где стояли нарядные белые юрты, и никто не ждал беды.
Сравнить его с селью было бы не достаточным: удар, нанесенный аулу Оразбая, был похлеще любого селя, страшнее всякой бури. На полном скаку, заваливая стены юрт, ломая уыки, джигиты хлестали всех встречных, заставляя их забиваться обратно в жилища и сидеть там, молясь Кудаю и дрожа от страха. С ходу порезав три аркана жели, разогнали в разные стороны сотню привязанных жеребят. В пух и прах разгромили аул Ораз-бая, забрав его трехтысячный табун.
Сам Оразбай и его сородичи, дети и женщины аула, не только не могли выйти наружу, но и не знали, куда спрятаться, в какую нору. Оразбай забился в угол своей кровати, а токал забросала мужа подушками и корпе, чтобы скрыть его от нападавших.
Это была сила народного гнева, самая мощная сила на свете, отважная и безрассудная. Она разорила волчью нору, а сам волк забился в дальний ее уголок.
По иронии судьбы, с Оразбаем сделали то же самое, что он многократно делал с другими. И не по личному распоряжению его врага Абая было сотворено отмщение, а выплеснулось само по себе. Люди, которых Оразбай всю жизнь обижал и грабил, соединились в один крепкий кулак и нанесли ему этим кулаком сокрушительный удар.
Другие баи, связанные с ним узами сватовства, либо друзья его, либо те, кто некогда ходил с ним вместе на разбойные набеги, барымту, унося свои головы от бунта безымянных, спешно откочевывали прочь. Среди них были Абыралы, Наманай, Мусирали, Байкулак, Каражан из родов Сак-Тогалак, Жуантаяк, они убегали, как от прокаженных, от своих же родичей...
Вот так неожиданно и жестоко, спустя год после избиения Абая в Кошбике, не сговариваясь заранее, совершенно стихийно, те, кому сострадал Абай, сами прониклись к нему состраданием и отомстили за него злодею.
