- Да пусть меня самого назовут кафиром, если не велю изловить тебя да в землю по уши вогнать!
Произнеся такую клятву, Оразбай хлестнул коня и поскакал в сторону своего аула, вопя:
- Аттан! Аттан!
Сеит в тот день собирался уезжать, Айса проводил его до своего дома, помог изловить коня. Вдруг со стороны аула Оразбая в клубах пыли показалось небольшое войско: человек тридцать взбешенных джигитов с соилами, шокпарами, арканами, цепями в руках. Друзья и оглянуться не успели, как их окружили, схватили, скрутили. Сеита взяли и увели, а Айсу бросили на землю, изрядно поколотив.
Плененного палвана приволокли к Оразбаю, который стоял за своим домом, похожий на шамана-баксы, чью душу одолели бесы: на его губах пузырилась бешеная пена, говоря, он брызгал во все стороны слюной. Меж тем какие-то люди уже копали чуть поодаль яму.
- Говорил, что накажу! - исходя злобой, ехидно сказал Ораз-бай. - Говорил, в землю зарою по уши!
Он размахивал руками, указывая то на Сеита, снизу вверх, то на яму, сверху вниз. Сказал и подскочил, сам завернув назад руки Сеита:
- Вязать его волосяным арканом! Засунуть его в эту яму! Заживо закопать!
Джигиты бросили связанного Сеита в уже глубокую свежевырытую яму. Первую горсть земли швырнул сам Оразбай, остальные последовали его примеру... Сеита и впрямь закопали живьем, с двух сторон набрасывая сырую, холодную землю. Вскоре на ее поверхности осталась лишь торчащая голова.
- Чтоб он не сразу сдох, - пояснил кто-то из мучителей.
Это были отпетые люди Оразбая, его приспешники, исполнявшие сумасбродные приказы бая не только из страха, но и поддерживая всей душою. Они были отборными, сходными с самим Оразбаем - такие же отъявленные негодяи, до сих пор творящие барымту и набеги на мирные аулы, пользуясь покровительством своего богатого владетеля. Под его крылом они проломили немало человеческих черепов, наломали костей, пролили реки крови. Но даже они, эти грязные отродья, впервые слышали о подобном наказании. Сейчас же они сделали все это своими собственными руками.
Сеита закопали пополудни. Не издав ни звука, он терпел это ужасное унижение до самой полуночи.
Сама мысль наказать Сеита пришла в голову Оразбаю гораздо раньше, чем он увидел его у колодца. Хозяину уже давно донесли, что некто приехал к бедняку Айсе, поет там песни Абая, читает его стихи, развлекая и завораживая здешний люд.
По-хорошему, он должен был наказать этого распевшегося палвана еще вчера, так и говорил аксакалам на распитии кумыса:
- Выкину его из аула, чтоб духу его не было больше в наших краях, не позволю, чтоб эта бродячая собака лаяла тут голосом Абая!
Аксакалы остановили Оразбая:
- Зачем тебе драться с этой собакой, не стоящей даже твоих слов о нем?
- К чему вязаться с этим безлошадным бедняком, не имеющим никакого достоинства?
Оразбай вроде послушался аксакалов, но потом, порасспросив своих джигитов, узнал об этом Сеите такое, что его зубы сами собой сжались от ярости.
В том году, когда в городе разразился спор из-за молодой вдовы Макен, похищенной Дарменом, когда Корабай отнял у него девушку и уже вез на пароме обратно, чему способствовал посланный Оразбаем борец Донагул, - вдруг некий городской джигит, «батыр-грузчик» одним ударом уложил на землю этого самого Донагула, что привело к поражению всей затеи... Оказывается, тем «батыром» и был данный Сеит!
Вот о чем думал Оразбай, когда направлялся к колодцу, и к его сегодняшней злости добавилась и старая месть. Теперь песни и стихи Абая, которые исполнял джигит, стали не причиной, но поводом к истинному гневу Оразбая, который хотел наказать грузчика уже за давнюю обиду. Вот откуда произошло это жестокое деяние, никогда прежде не виданное людьми в здешних местах.
Велев закопать живьем Сеита, Оразбай даже не захотел узнать, жив он или уже умер, до самых глубоких сумерек не спросил, что творится с человеком, которого живьем зарыли в полдень.
Аульные люди настолько трепетали перед своим баем, что никто из них даже не приблизился к зарытому Сеиту. Лишь только в час, когда все отошли ко сну, весь день не находивший себе места Айса, сам избитый и измученный, пришел к старому сторожу аула. Это был кроткий малай, бывший пастух, ныне служивший караульщиком.
Тихо проклиная Оразбая и все его потомство, сторож привел Айсу на то место, где был закопан Сеит. Вдвоем они разрыли яму руками и с большим трудом откопали несчастного. Тот долго не мог прийти в себя, наконец произнес одно только слово:
- Воды!
Испив воды, принесенной сторожем в ведре из колодца, Сеит поднялся на ноги. Сторож сказал ему, что его спутник, джигит-подросток, был жестоко избит людьми Оразбая и сидел у него, привязанный к кереге. Доведя Айсу до окраины аула, Сеит сказал:
- Иди домой. Мне более не надо помощи. Тебе же здесь оставаться нельзя. Еще попадешься ненароком кому-нибудь на глаза, опять тебя накажет этот одноглазый дракон!
Поблагодарив также старика-сторожа, Сеит распростился с ними. Невдалеке был привязан пегий конь, на котором ездил пастух Оразбая. Он был без седла и уздечки, но Сеиту не впервой было справляться с неоседланной лошадью: вскоре он галопом скакал по ночной степи, держась за ее гриву...
На другой день в ауле рода Тогалак, куда прибыл Сеит, было весьма людно, так как наступил курбан айт: ровно в полдень ожидалось начало праздника. Люди из многочисленных окрестных аулов собрались здесь - в большинстве своем это были мирные кочевники, простые кроткие труженики рода Сак-Тогалак.
Эти приветливые и доброжелательные люди жили в дружбе, согласии, делились друг с другом, чем могли. Да и делиться-то им было особенно нечем: на этом большом стойбище, во всех его поселениях, не было видно ни одного богатого аула с белоснежными юртами, напротив, все сплошь состояли из серых, черных юрт или из рваных лачуг-шалашей. Все эти аулы теснились, располагаясь вокруг колодцев, на расстоянии не более одного выгона ягнят друг от друга.
Несмотря на всю эту бедность, ни один очаг не выставлял своих тягот в день курбан айта. Заранее подготовившись, гости привезли с собой все, что могли. В назначенный час, в самый полдень люди на своих конях и подводах въехали на вершину холма, поросшего густым ковылем, расположившись на западном его склоне, где не было камней.
Сюда и прискакал Сеит, в то самое время, когда здесь в полном разгаре шли всяческие соревнования: в одном месте джигиты стремились подхватить на скаку тенге с земли, в другом -готовились к кокпару. Его друзья, те, у кого он гостил все лето, также участвовали в джигитовке - это были молодые люди, небогатые, но уважаемые в своей среде за другое: ум и отвагу, умение хранить искреннюю дружбу, постоять за себя и не дать в обиду товарища.
Двое лучших друзей Сеита, его ровесники, летом проводившие с ним время в разъездах и гуляньях, один - Жомарт из рода Тогалак, другой - Омар из рода Сак, встретили его с радостью, но, увидев, как истерзано его тело, нахмурились, спешились и обступили Сеита. Это были двое лучших палванов, весьма известные в аулах, стоявших вдоль Еспеса. Они молча выслушали его рассказ...
Оба что-то решили про себя, их лица выражали твердость и непреклонность. Без тымаков, с распахнутыми воротами чапа-нов, Жомарт и Омар поднялись на вершину холма, Сеит шел за ними. Толпа, почувствовав недоброе, расступилась перед джигитами, каждый гадал, что это за люди, с какими вестями они пришли?
На вершине холма стояли самые уважаемые аксакалы и ка-расакалы родов Сак-Тогалак и Жуантаяк, среди них - Базара-лы. С ним рядом был силач Абди, близкий друг Сеита.
Сеит не стал говорить сам. Указав на него, Жомарт поведал Базаралы и другим пожилым сородичам об унижении, которому подвергли Сеита.
Жомарт сильно волновался, он почти кричал, вовсю матеря Оразбая, его приспешников, честил на чем свет стоит всех его предков и потомков, даже весь его скот. Люди, стоявшие на холме, не решались как-либо ответить на его слова, лишь молча переглядывались. Тогда в разговор вступил Омар.
