Несколько сот человек окружили большую восьмистворчатую юрту, куда вошел Абай, иные пытались проникнуть внутрь следом за ним, кое-кому это удалось, пока атшабары не преградили вход.
Таких, ворвавшихся на собрание после Абая, было все же предостаточно: они переговаривались друг с другом, возбужденно галдели, казалось, и самому Абаю уже не останется места: во всяком случае, приветствий, которые он произнес, здороваясь с разношерстно одетыми чиновниками и казахскими акимами, никто не услышал.
Едва люди угомонились, как из середины послышалось объявление:
- По причине тесноты в юрте, предстоящее собрание будет проводиться снаружи, под навесом. Пусть все выйдут, как вошли!
С этими словами уездный глава направился к двери, волостные потянулись за ним. Пока все снова выходили и устраивались на лугу, прошел еще час.
Сидеть под палящим солнцем уездный глава не пожелал, и открытие собрания продолжало откладываться, пока между юртами не натянули большой холст, расстелив под ним ковры. Принесли сюда и стол, стулья. Площадка, отряженная таким образом для начальства и биев, стала сразу заполняться людьми, ищущими тени. Те, кому не хватило места сесть, теснились сзади, стоя на ногах. Люди стояли и между юрт, и выглядывали изнутри них, расположившись в дверных проемах. Толпа слушателей была значительна, в несколько раз превышала собравшихся на заседание биев.
Наконец пришло время для свидетельских показаний Абая. Глядя на множество лиц, со всех сторон повернутых к нему, он ощутил знакомый трепет: не раз приходилось ему выступать перед людьми, которые ждали, полагаясь, что он оправдает их надежды.
Теперь же он, смолоду немало говоривший на многих сходах, почувствовал особое беспокойство. Не сама масса посторонних людей, огромное стечение зевак волновало его, а то, что он должен был сказать. Легко быть свидетелем, но нелегко рассудить. Прежние сходы были не менее многолюдны, ничуть не легче этого, он не раз рубил самые запутанные узлы, всегда был строг, справедлив, внимателен, чтобы не опорочить свое имя. Но никогда прежде Абай так не волновался!
Он подходил к сегодняшнему выступлению не так, как ко всем предыдущим. Не Оразбаю, вперившему в него свой единственный глаз, он будет сейчас говорить, не биям, выставившим свои двести пятьдесят блестящих на солнце медных знаков, привыкшим торговать честью и совестью, он собрался открыть свою душу. Повидавший немало на своем жизненном веку, Абай больше всего боялся оказаться в долгу перед прошлым и будущим, чувствовал себя ответственным перед самой эпохой, а вовсе не перед чиновниками, готовыми сейчас зане-
сти на бумагу его слова. Ему казалось, что он будет откровенно говорить со своим сыном, со всем его поколением...
Самое странное, что он еще толком и не знал, какие именно скажет слова, но был уверен, что они придут вовремя, что сама совесть подскажет ему их. Вот и подошел его черед. Абай встал, снял с головы тымак. Его смуглое лицо стало бледным, спокойным. Заложив руки с тымаком за спину, он заговорил:
- Братья! Вы привлекли меня свидетелем по этому недоброму делу, что заставило собраться в одном месте весь люд одного дуана. Я и пришел дать свои свидетельские показания, как вы того потребовали. Я не могу рубить с плеча, тем более, что здесь собралось немало самых почтенных людей. Замечу лишь, для некоторых должностных лиц, сидящих тут, что человека красит вовсе не место, не должность. Человек находит свое счастье только в согласье с другими людьми. И я желаю, чтобы каждый человек нашел свою верную дорогу, свой счастливый жизненный путь. Справедливость - единственное снадобье от душевных ран. Справедливость, правда, - даже если она горькая. Лекарство всегда горькое, но я верю, что это лекарство вылечит вас от любого недуга. Вы, я понимаю, и сами думали обо всем этом, я же, насколько мне хватает ума-разума, стараюсь быть откровенным и говорить то, что представляется справедливым моей душе. Скажу прямо: это дается не легко!
Абай остановился, переводя дух. По толпе прошел ропот: все видели, что перед ними человек искренний и открытый.
- Люди все разные, - продолжал он. - Есть среди людей злоба и коварство. Иные размышляют только об этом. Говорят в народе: «трудно выкопать колодец иглой». Мне же думается, что копать колодец иглой легче, чем изгонять коварство, жестокость из душ некоторых чванливых гордецов. Именно эта мысль и есть главное в моем сегодняшнем свидетельстве!
Не все собравшиеся поняли, о чем так настойчиво хотел сказать Абай, но всем и каждому было ясно, что акын говорит очень важные, сокровенные слова. Он не стал углубляться в частности, в обстоятельства схода, но, оказавшись выше повседневности, напомнил о самой чистоте человеческой души, будто выдвигая на всеобщее обозрение новую ценность.
Среди бедно одетых жатаков рода Уак, жадно внимающих Абаю, сидел и Дармен. Он слышал одобрительные возгласы, цоканье языков вокруг, чем казахи привыкли выражать свое восхищение.
- О, Аллах, айналайын! - слышалось отовсюду.
- Да сбудутся твои мысли, пусть тебе сопутствует удача!
- Кто вспомнит о справедливости, как не ты!
Слыша все эти суждения, Дармен невольно загляделся на Абая, словно глазами незнакомого, постороннего человека. По его назиданиям и стихам, уму и душевным порывам Дармен прекрасно представлял себе этого человека. Тем более ему было удивительно сознавать, что вышел он из той же самой среды, что породила Кунанбая, где выросли и продолжают произрастать люди, подобные этому общему предку.
Много раз думал Дармен об одном: сможет Абай отринуть образы своих предков, если их честь на самом деле будет задета? Искренне преклоняясь перед старшим другом, он уже давно мечтал увидеть своими глазами этот миг. И вот, похоже, он настал! Как раз сейчас Абай и подошел к той узкой двери, каменному порогу предела своих испытаний.
«Как поступишь, Абай-ага, как преодолеешь этот порог?» - думал Дармен, весь напрягшись, подавшись вперед, внимательно прислушиваясь...
Во время своей речи Абай не слышал ни единого звука со стороны биев, к которым обращался, зато за спиной явно различал возгласы одобрения, слышал, как в многочисленной толпе кто-то восхищенно цокает языком.
Это были лишь вступительные слова, теперь Абай сообщил, что переходит непосредственно к свидетельским показаниям. Тут Оразбай и его родственники, сидящие рядом с ним, близкие ему не только по крови, но и по духу, оцепенели, потупившись в неприязненном ожидании.
- Не стоит спрашивать меня об обстоятельствах набега то-быктинцев на людей Кокена этой весной, - сказал Абай. - Никто не будет отрицать, что набег был. Как же такое произошло? Почему люди Кокена решились дать отпор тобыктинцам? Давайте вместе поразмыслим над этим...
Сказав так, Абай перешел с нынешних дел на события давнего прошлого:
- Я сам - сын рода Тобыкты, и должен, по праву, его защищать. Что я и сделаю, по собственному разумению, никому и ни за что не продаваясь. Именно защищая тобыктинцев, я и буду говорить откровенно о разбойных деяниях, о высокомерии, о насилии с их стороны. Я говорю это не со стремлением очернить тобыктинцев, а напротив - с намерением обелить их. Здесь я говорю о невинном их большинстве и о низости малой кучки тобыктинцев, подстрекавших кроткое большинство на преступное деяние. Я хочу оправдать моих сородичей в глазах кокенцев, размежевав их от злодеев и смутьянов, которые тоже суть - тобыктинцы!
Сказав эту тяжкую правду во весь голос, Абай почувствовал такое облегчение, что даже воздух полуденной жары показался ему прохладным. В то же время он видел, как заколыхались в разных местах лица тобыктинцев, как яро блеснул на него издали злобный глаз Оразбая.
- Астагыпыралла! - проворчал кто-то.
- Из ума выжил! - добавил другой сердитый голос.
- Предатель, изгой! - послышались ругательные возгласы в заволновавшейся толпе.
Абай лишь нервно повел плечами и продолжал во весь голос говорить о том, как на протяжении пятидесяти-шестидесяти лет тобыктинцы, начиная с правления Кунанбая, бесцеремонно занимали, силой отнимали стойбища и поселения рода Уак. Земли Жымба, Аркалык, Кушикбай, захваченные его отцом, бесспорно, принадлежат роду Уак. Перечисляя земли Акжал, Торекудук, Каракудук, Обалы, Когалы, из-за которых разгорелся кровавый спор, Абай даже точно назвал, какому аулу, какому роду кокенцев они принадлежат. Тобыктинцы насильно заняли все эти земли, бесцеремонно расселялись на них, и теперь, когда число людей Кокена выросло, и они потребовали вернуть свои законные владения, призвав с этой целью землемера, то-быктинцы пытаются подавить Кокен силой.
