Если считать, что от каждого аульного правления посылалось по одному бию, то от каждой волости было примерно по десять-пятнадцать человек. В целом, от всех шестнадцати волостей, прибыло около двухсот пятидесяти человек. Всех этих биев разместили в небольших юртах по двое, по трое. Именно эти бии и должны были расследовать спор между родами То-быкты и Кокена и вынести свое окончательное решение...
Дело было только в одном - за кого будет большинство биев? Этим были озабочены не только должностные лица, но и все участники съезда, об этом и шел среди них беспрерывный разговор. Велись даже тщательные подсчеты - за кого выступит больше биев, за Тобыкты или Кокен? Вот о чем все судачили, и никто еще не мог назвать точные цифры, поскольку до окончательных выводов было еще далеко.
Тобыкты считали воинственным родом, средой, где в изобилии плодились насильники, разбойники, прохвосты и барымта-чи. Всему населению степи, особенно бедному, трудовому люду, земледельцам, ремесленникам Кокена, жителям Семейтау, Бе-лагаша, лесного края, - было известно, на что способны иные тобыктинцы, и они крепко ненавидели их. Порицая Тобыкты, эти мирные жители степей приводили стихи тобыктинца же - Абая, который как-то раз, в минуту отчаянья, разразился следующей эпиграммой:
Гордиться нечем роду Тобыкты, Кругом одни смутьяны и плуты78.
Слова эти были тем более весомы, что произнес их человек из самого рода Тобыкты, причем весьма достойный его представитель, и они, эти слова, стали довольно сильным упреком против тех, кто пытался замолвить словечко за тобыктинцев.
На первый взгляд, сторонников у Тобыкты было мало: не более, чем пятьдесят-шестьдесят биев, а остальные, трижды превосходящие их численностью, должны были встать на сторону Кокена. Но разве допустят тобыктинцы такое? Абай не раз говорил, что бии не стоят на одном месте, рыщут повсюду, высматривают свою выгоду, облокачиваясь «то на круп коня, то на горб верблюда».
Был у всей этой кухни один секрет. В любой волости соперничали, по крайней мере, два самых богатых бая, следовательно, и бии этих волостей смотрели в разные стороны, поддерживая своего покровителя-богатея. И сейчас, в начале чрезвычайного съезда, еще нельзя было понять, кто из биев в какую сторону потянется.
Чтобы переманить их, никто не жалел и не выбирал средств. Из уст в уста передавалось великое множество сплетен и кривотолков, ежедневно за войлочными стенами жилищ, где расположились бии, происходили горячие словесные схватки, а под покровом темноты совершались сделки, которые можно было назвать не иначе, как бойкой торговлей честью и совестью.
Здесь говорили языком денег и тех хорошо известных сущностей, что играли в степи ту же самую роль, что и деньги. Можно было сказать «конь» или «верблюд», и даже более туманно, рассуждая о «конском жирном крупе», о «верблюжьем горбе»...
Человек, которого с таким нетерпением ждали Бостан и другие изувеченные кокенцы, должен был вот-вот появиться на съезде. Он являлся свидетелем пострадавшей стороны, и от него ждали особо важного, окончательного слова. Именно оно, это слово, и должно было повлиять на решения многих биев, которые еще не раскрыли свои карты, намереваясь сначала выслушать означенное свидетельство. Выступления этого человека требовали уездный глава Маковецкий и оба крестьянских начальника. Имя этого свидетеля было указано в каждом из многочисленных приговоров, поступивших от массы людей края Кокен. Писали они примерно следующее: «Он лучше всех знает, с самого начала и до мелочей, всю долгую историю земельного спора родов Кокена и Тобыкты, и мы выбираем его в свидетели, чтобы рассудить, наконец, кто прав, мы или те, кто с Оразбаем...»
Для кокенцев было особенно важным то обстоятельство, что свидетель происходил из Тобыкты. Получалось, что люди Кокена либо слишком верили ему, либо полагались на справедливость вообще.
Тобыктинцы по этому вопросу разделились: как быть, если враг выставляет в свидетели твоего же человека? Одни, такие как Оразбай, были против, но заявить об этом на съезде не решались. Другие, наоборот - радовались его согласию дать показания. Все-таки свой человек, и вряд ли он уронит честь то-быктинцев, бросит своих людей на землю под ноги врагов. А вот если он все же попытается поставить тобыктинцев на колени, то выявит себя, наконец, истинным чужаком перед сородичами. Сам подставит под пулю свой широкий лоб.
- Узнаем теперь его до конца, проверим! - говорили тобык-тинские аткаминеры, втайне радуясь, что положение складывается именно так.
Вот и получалось, что этот человек будто бы стоял среди острых копий, нацеленных на него со всех сторон. Трудно представить, что он выйдет из-под удара целым и невредимым, не позволив нанести себе ни душевной, ни телесной раны.
Наконец долгожданный свидетель прибыл. С пятью-шестью товарищами он спешился в доме толмача Самалбека, и целая толпа ожидающих возбужденно загалдела:
- Приехал! Приехал!
Этим человеком, вынужденным принять нелегкое решение, появиться перед глазами массы людей, тобыктинцем, который должен был выступить на стороне Кокена, был не кто иной, как Абай.
Самалбека, киргиза по происхождению, семипалатинского мелкого чиновника, из тех, кого называли каратаяками, Абай особо ценил за кротость характера, говоря, что на должности, которая может любого сбить с пути, он ведет себя с редкостным достоинством. Абай желал избежать поначалу встреч с людьми обеих враждующих сторон, потому и остановился у Самалбека, где смог бы скрыться от бесконечных расспросов. Для начала он хотел узнать, кому и зачем будет нужен, как в целом сложатся обстоятельства на сходе.
Встретив и разместив Абая, Самалбек в своих речах проявил сдержанность - не только по природной скрытности, но и потому, что многого не знал, например, того, почему и уездный глава, и крестьянские начальники так легко согласились на выступление Абая, чем они руководствовались? По его мнению, Абай сам хорошо знает, как ему поступить.
- Мне известно одно, - сказал Самалбек. - Обе стороны желают видеть вас свидетелем. Я бы посоветовал вам выступить в обычной вашей правдивой манере, на что, думаю, и рассчитывают все на этом сходе.
Показания Абай должен был дать назавтра. Ближе к обеду он вышел из дома Самалбека, на каждом шагу встречая людей, желавших переговорить с ним наедине. По-прежнему, избегая больших собраний, он беседовал с людьми с глазу на глаз, посвятив этим встречам весь сегодняшний день до самой полуночи.
С той и другой стороны встреч потребовали влиятельные баи, он принял по одному от тех и других. Затем пришли обездоленные в результате стычки - кто потерял близкого, кормильца, сам впоследствии обнищал. Были такие, как Бостан, Кулжатай, Енсебай - кокенцы, получившие увечья, ставшие ущербными во время набега Тобыкты. Но и среди сотни нападавших тобыктин-цев, снаряженных на битву разными аулами, нашлось не менее десятка увечных - люди с поломанными ребрами, руками, с тяжелыми ранениями головы и лица, инвалиды, потерявшие глаз.
Пришла одинокая мать, старик, теряющий рассудок, несколько женщин с детьми... Эти последние осиротели, были вынуждены просить милостыни, поскольку их дети, мужья и отцы были теми тринадцатью тобыктинцами, что до сих пор так и не вернулись из кокенского плена.
Абай не отдохнул с дороги, даже не перекусил. До самой полуночи он сидел возле дома Самалбека, слушая тех и других, бедных людей, чья жизнь коренным образом изменилась в результате этой весенней стычки.
На следующее утро сход выслушал двух свидетелей, ближе к обеду открылось большое собрание под руководством уездного главы, с участием всех волостных правителей. Туда и пригласили Абая, послав за ним вестового в дом Самалбека.
Слух о том, что сейчас будет выступать «тот самый свидетель», мгновенно облетел весь лагерь. С родника, со стороны тугая, из дальних домов на склоне Арката к восьмиканатной юрте потянулись люди, озабоченные, как вчера утром Бостан со своими товарищами, и Абай шел от дома Самалбека в окружении толпы, которая двигалась по зеленой траве Копы вместе с ним.
